Ты все, что у меня есть - Марина Крамер

скажи-ка, ты-то что здесь делаешь? – прищурилась она, глядя мне в лицо, и ее холодные синие глаза впились в меня, изучая.

– У меня здесь муж.

– Такой здоровенный капитан, да? Я его столько раз уложить могла, не представляешь даже, – вдруг призналась она с легкой усмешкой, и у меня все похолодело внутри. – Столько раз в прицел его видела…уже и палец на спусковом крючке был. А однажды рядом с ним тебя заметила. Ты на мою сестренку похожа, – Эрна вздохнула и замолчала, взяла со стола мятую пачку сигарет, выбила одну и закурила, отрешенно глядя в стену перед собой.

Я же совершенно отчетливо слышала, как колотится мое сердце… надо же, повезло…

Ее увезли куда-то, а я потом еще долго вспоминала ее слова. Рассказывать об этом Кравченко я не стала, хотя, говорят, тот, кого не убил снайпер, хотя уже держал на «мушке», может считать себя неуязвимым.

И вот однажды приехал Леший, ворвался как ветер, растормошив нашу вялую дрему, орал и смеялся, обнимался со всеми и, когда схватил меня, с удивлением остановился и произнес:

– …твою мать!

– Где-то я это уже слышала! – засмеялась я, толкая в бок Рубцова.

– Ты-то здесь откуда? – продолжал Леший.

– Откуда-откуда! Явилась вот… – пробурчал Кравченко.

– Ну, ты даешь! – восхитился Леший. – А я, как чувствовал, винца привез – закачаетесь! Что, посидим за встречу?

И мы посидели. Ближе к ночи окосевший слегка Леший поинтересовался, не собираемся ли мы жениться.

– Где? Здесь прямо? – удивился Кравченко.

– А что? Чем тебя это место не устраивает? – развалившись на кровати и подложив для удобства под бок свернутую камуфляжку, уточнил Леший.

Мы вообще никогда не обсуждали это, даже в голову не приходило, потому что и так уже считали себя мужем и женой. И вдруг Леший со своим вопросом… Кравченко оглядел палатку, обвел взглядом всех, кто в ней находился, остановился на мне:

– Ну, не знаю…может, Марьянка платье хочет, что там еще бывает?

– Дурак! – спокойно отозвалась я. – Тельняшка и семь килограммов бронежилета – вот мое платье, не надо другого.

– Да уж, ты броник-то и не надеваешь, паразитка! – проворчал Рубцов, и я незаметно показала ему кулак.

Носить бронежилет мне и в самом деле было тяжело и неудобно, а потому я частенько опускала эту подробность. Рубцов ругался, а Кравченко не замечал – он и сам нередко обходился без этого средства защиты.

– Короче, не фиг тянуть! – подбил Леший. – Я объявляю вас мужем и женой, аминь, все свободны!

Они с Рубцовым поднялись и вышли, а я посмотрела на Леху – он улыбался.

– Ну что, жена? Добилась своего? Получила в полное распоряжение старого коня?

– Да. Тебя что-то удивляет в моем желании?

– Думаю, что тебе больше подошел бы муж-банкир, «мерседес» к подъезду, шикарные шмотки и модные курорты…

– Ой, вот только не кокетничайте, ротный, вам не идет! Если бы я хотела мужа-банкира, то он им и был бы. Проблема в другом – я хотела старого коня – капитана Кравченко.

– И ты его теперь имеешь! – заорал Лешка, опрокидывая меня на койку.

Собственно, ничего не изменилось с этой ночи, разве только Кравченко стал трястись надо мной куда больше, чем раньше. Он старался не брать меня на зачистки, прихватывая моего помощника Багдая, Багу, северянина из-под Дудинки. И все чаще смотрел на меня больными глазами. Это было невыносимо. Но в последний, как потом оказалось, боевой выход я все же выпросилась, хотя Кравченко и упирался.

– Спятила? Куда собралась? Никогда не брали тебя, и сейчас не возьмем.

– Я договорюсь с водителями, залезу в БМД и все равно поеду, – упиралась я.

– Да зачем тебе это надо? – не мог понять Леха, но я продолжала настаивать, хотя и сама не могла толком сказать, зачем. Просто именно сегодня посреди ночи я проснулась от ощущения какого-то могильного холода, сковавшего все тело. Это ощущение не покидало меня до самого утра. Едва услышав о приказе, я вдруг четко осознала, что должна быть рядом с Кравченко, что этот ночной кошмар, возможно, предостережение…

– Товарищ капитан, вы не имеете права оставлять роту без медицинской помощи в боевых условиях! – отчеканила я, вытягиваясь в струнку и глядя прямо Лехе в глаза. – Если вы опять откажете мне, я вынуждена буду подать рапорт командиру батальона.

Брови Кравченко взлетели вверх, он онемел на секунду, а я, не дав ему опомниться, взяла за руку и забормотала:

– Леша, я прошу тебя, разреши мне! Я не могу объяснить, но чувствую, что должна быть с тобой, иначе произойдет что-то непоправимое! Только не считай это бабьей дурью, я просто прошу – возьми меня с собой!

В конце концов он сдался, махнул рукой, натягивая черную трикотажную шапочку, превращаемую затем в маску, и приказал:

– Собирайся, черт с тобой! Только на глазах будь все время, чтобы я постоянно тебя видел! Поняла?

– Обещать не могу, но постараюсь.

…Я не помнила, в какой момент нас обстреляли, то ли на броне еще, то ли уже на дороге, не могла точно сказать. Но пули летели со всех сторон, как осы, рядом со мной падали пацаны, я не успевала даже разобрать, кто ранен, а кто уже убит… Где-то впереди орал Кравченко:

– Все с брони! Лежать! Всем лежать!

Какое лежать, мы метались, как чумные, по камням, с меня пулей срезало шапку, я даже не заметила, как и когда. Мы с Багой ползали от одного распятого на земле тела к другому, пытаясь найти живых – их не было… Внезапно обернувшись, я увидела, как упал на снег Кравченко, камуфляжная куртка расцвела тремя красными розами между лопаток… Я метнулась туда, к нему, но пулеметная очередь прижала меня к земле. Чеченец лупил прямо над моей головой, не давая подняться.

– Бага! – орала я, захлебываясь слезами. – Бага, возьми командира, вынеси его, Бага! – понимая, что маленький северянин ни за что не сдвинет с места такую глыбу… И тогда я сама рванула туда, где, прикрытый с трех сторон бойцами, корчился в судорогах мой Леха.

– Куда?! Ложись, дура, убьют! – услышала я крик кого-то из пацанов, но остановит меня не мог уже никто – ни этот крик, ни пули зверей, ни даже прямое попадание из «мухи»… Я бежала туда, где умирал мой Леха, мой Кравченко…

Упав в грязный снег за спиной Вагаршака, я стала судорожно сдирать с Лехи куртку, резать тельняшку. На нем опять не было бронежилета, как, собственно, и на мне. Проклятая привычка нарушать приказы… Слезы мешали мне видеть, я вытирала их грязной рукой, но они