Драматургия ГДР - Фридрих Вольф

Намеренья у нас такого нет,

Но королевских низостей букет

Способен вызвать гнев и возмущенье.

(Показывает свои кандалы.)

За шутки Штибера мы жизнями платили,

Нас в заключенье сорок лет гноили!

Да-да, мадам, билеты дороги, признаться,

И вы пришли не плакать, а смеяться.

Что ж, без сомненья, это ваше право.

Продолжим. Штибер-Шмидт, ваш выход справа.

(Уходит.)

КАРТИНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Кабинет Хинкельдея. Стучит аппарат Морзе.

Ш т и б е р. Ваше превосходительство!

Х и н к е л ь д е й. Господин советник.

Ш т и б е р. После проведенной в пути ночи спешу сообщить вашему превосходительству, что через три дня в руках прусской полиции окажется некий Шерваль, он же Гирш, главный свидетель обвинения против Маркса и его единомышленников. Префект парижской полиции Калье ожидает лишь требования о выдаче. У меня все.

Х и н к е л ь д е й. Электрический телеграф передал спешное сообщение о том, что Шерваль, он же Гирш, прошлой ночью бежал из Парижа в Лондон и обосновался там в качестве агента самого Калье. У меня все.

Гольдхейм и Грейф подхватывают Штибера, чтобы он не упал.

З е к к е н д о р ф. Господин президент, хорошо бы арестовать еще кого-нибудь. Или заполучить другой материал, или другого советника уголовной полиции. Но лучше всего, если вы раздобудете себе другого обер-прокурора. (Собирается с достоинством уйти.)

ИНТЕРМЕДИЯ

Высвечивается центр сцены.

Трон, на нем  к о р о л ь.

З е к к е н д о р ф. Пока не исчезла земля и небо, не исчезнет ни единая буква, ни единая запятая закона.

К о р о л ь. Подойдите-ка сюда, ближе, еще ближе.

З е к к е н д о р ф (следует королевскому приказанию). Пусть погибнут земля и небо, но право, ваше величество, право да пребудет вечно.

К о р о л ь. Приблизьтесь ко мне. Поднимитесь выше.

З е к к е н д о р ф. Я признаю только две вещи, которыми руководствуюсь в своих поступках: нравственный закон во мне и звездное небо надо мною.

К о р о л ь. А как насчет короля?

З е к к е н д о р ф. Надо мною звездное небо, во мне — нравственный закон.

К о р о л ь. Это твое последнее слово, непреклонный Зеккендорф?

З е к к е н д о р ф. Последнее, ваше величество.

К о р о л ь. Adieu, Зеккендорф. Adieu надежда!

Зеккендорф спускается вниз со ступеней трона.

З е к к е н д о р ф. Победа права есть прекраснейшая награда за мужество гражданина перед лицом короля. (Возвращается на то место, где стоял, пока его не позвал король.)

К о р о л ь. Зеккендорф, что ты там видишь?

З е к к е н д о р ф. Где?

К о р о л ь. Там.

З е к к е н д о р ф. А это, кажется, мой дорогой коллега, верховный судья Борнкессель из Дюссельдорфа.

К о р о л ь. Непреклонный человек, как ты, упрямый и, как ты, противник всяких компромиссов.

З е к к е н д о р ф. Ваше величество, более честного человека вы не сыщете во всем Дюссельдорфе.

К о р о л ь. А разве суд состоится в Дюссельдорфе?

З е к к е н д о р ф. Кажется, нет.

К о р о л ь. А может быть, где-то далеко в Померании? В Гумбиннене или даже в Мазурах? Вот видишь, а он забыл, что как раз там-то мне и нужны честные, бескомпромиссные и непреклонные судьи. Именно там. Будь здоров, Зеккендорф!

З е к к е н д о р ф (поворачиваясь к трону). Ваше величество!

Свет гаснет. Конец интермедии.

Разве вы не слышали? Мне нужна подлинная книга протоколов и письма, поторопите ваших людей в Лондоне и Париже! Сколько еще прусская публика будет мучиться в ожидании процесса? (Уходит.)

Х и н к е л ь д е й. Валяйте, господин советник! (Уходит.)

Ш т и б е р. Так точно, ваше превосходительство. (Грейфу и Гольдхейму.) Что вы стоите? Валяйте!

Г р е й ф  и  Г о л ь д х е й м. Так точно, есть — валять! (Уходят.)

При открытом занавесе сцена превращается в комнату свидетелей Кёльнского суда.

Ш т и б е р  репетирует выступление перед судом.

Ш т и б е р. Клянусь богом всемогущим говорить правду, только правду и ничего, кроме правды… Господин свидетель, поднимите правую руку и повторяйте вслед за мной… ничего не прибавлять… ничего не утаивать… да поможет мне бог… Клянусь богом всемогущим… спасибо, господин свидетель. Высокий суд!

Входят  с в и д е т е л и.

Свидетели. Материал так себе. Кто кому чего сказал, кто что слышал, кто кого с кем видел. Ничего существенного, но так просто от них не отделаться.

П е р в ы й. Я поражен, господин свидетель. Неужели и вы были связаны с коммунизмом?

В т о р о й. Господи, некогда все мы были молоды, и в наших сердцах горел Прометеев огонь!

Т р е т и й. Но нельзя забывать, конечно, и известных разочарований, которые нам довелось испытать благодаря коммунистам.

Ч е т в е р т ы й. Ведь этот Маркс с научной точки зрения был неоднократно опровергнут.

П е р в ы й. В сороковых годах Маркс не мог знать, как будет выглядеть мир в пятидесятых.

Ч е т в е р т ы й. Разумеется, мир не таков, каким он должен быть. Разумеется, кое-что требуется изменить, но не так, как это представляют себе радикалы. Чего они хотят добиться своей политикой? Как раз обратного тому, к чему стремятся. Именно их, левых радикалов, приходится благодарить за усиление реакции. Нет, так дело не пойдет! Действие рождает противодействие, господа! Так всегда было в Германии и так будет впредь.

В т о р о й. Вот вы говорите «радикалы». А что такое радикалы, радикально? Слово. Все мы говорим одно и то же слово, но всем ли нам одно и то же слово говорит одно и то же? Вот где собака зарыта. Ведь этот Маркс всякими новыми словами ужасно запутал дело. Например, класс, классовая борьба. Это звучит выразительно, это привлекает. Теперь возьмите вместо класса слово слой. Смысл тот же. Но слоевая борьба? Это чушь! Слово вскрывает ошибку. И с этого момента вопрос о Марксе решается сам собой.

Т р е т и й. Все социальные вопросы решаются сами собой. Возьмем детский труд. С кем ни поговоришь, все в один голос — «детский труд», «детский труд». И вдруг выходит закон, что на подземных работах в шахтах разрешается работать детям только от девяти лет и не более десяти часов. Приняли закон, и вопрос решился сам собой.

П о л и ц е й с к и й. Свидетелей просят в зал.

С в и д е т е л и  строем уходят.

Ш т и б е р. Все они ничтожество, закон — это я. В моих руках шестьдесят документов и книга протоколов группы Маркса, туда Флери еще в Лондоне вписал парочку пикантных подробностей. Двумя этими бомбами я уничтожу Маркса и его кёльнских товарищей. (Продолжает репетировать.) Господа, во время лондонской промышленной выставки я помогал английской полиции в поддержании порядка. Высокий суд! Да, так звучит эффектнее. После того как у этого Нотъюнга были найдены документы, свидетельствовавшие о наличии широко разветвленного политического заговора самого опасного свойства, я перешел к практическим действиям. Господин свидетель, когда вы получили эти многочисленные документы? Пятого августа из Лондона с королевской прусской, а именно секретной почтой, а именно в запечатанном пакете, а именно обернутом прочной клеенкой. Высокий суд, одного взгляда достаточно, чтобы понять характер переписки Маркса и его окружения. (Читает по бумажке.) «Беспощадно истребляй имущих и духовенство обоих вероисповеданий, представь себе, как мы поведем этих жалких животных на эшафот, связав их одной веревкой и упиваясь их криками о