Немой набат. 2018-2020 - Анатолий Самуилович Салуцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Умолк, продолжая о чём-то думать. Потом, сменив эмоциональный регистр, воскликнул:
– А по рюмочке, по бокальчику мы не выпили. Ну, ладно, гулять будем, когда контракт подпишем. Тебя, Донцов, – мне Владимир Васильич сказал, – часто по отчеству кличут, Власычем. Мне нравится. Давай, и я тебя буду Власычем звать. Без обид?
– Дело привычное.
В кабинете, как показалось Донцову, становилось всё теплее. Не в смысле температуры, а – по обстановке. Помалкивавший Вова, и тот вкинул живое словечко:
– Иван Максимыч, у него супруга на сносях.
– Да ну! Дай бог, чтоб удачно от бремени разрешилась. Первенец?
Донцов кивнул. Этот своеобразный, нестандартный Синягин нравился ему всё больше, тема Поворотихи в его сознании незаметно ушла на задний план, уступив первенство приятствию от общения с человеком родственных воззрений. Многое из того, о чём говорил Иван Максимыч, косвенно перекликалось с размышлениями там, в лесу, в Поворотихе. И сама собой всплыла самая глубинная проблема, тревожившая его.
– Знаете, когда в сорок лет ждёшь первенца, поневоле задумываешься о завтрашнем дне, о его будущем. Но у российского проекта развития пульс не прощупывается. Приятель мой пошутил: нас не сбить с пути, потому что мы не знаем, куда идём.
Синягин усмехнулся:
– Остроумно и верно… Понимаешь, Власыч, в последнее время мне в голову всё чаще лезут Деникин и Краснов. Не в идеологии дело, я красных и белых в своей душе давно примирил. Меня беспокоит их идея непредрешенчества. Лидеры Белого движения столетней давности не имели никакой цели, кроме борьбы с комиссарами, и отказывались говорить о будущем России, уповая на то, что займутся этим вопросом после победы. Тогда, мол, и определят, что делать, – Учредительное собрание созывать или монархию восстанавливать? Чем закончилось бесцелие, зацикленность на сиюминутных проблемах хорошо известно. Кстати, горбачёвская перестройка, когда генсек шумел, что главное – ввязаться в бой, а там видно будет, – это ведь тоже непредрешенчество. И опять всё худо вышло, девяностые вспомни. Вот и мерещится, что нынешний Кремль снова склоняется к непредрешенчеству, оставляя ответ на главный вопрос – куда идём? – на потом. Поначалу-то Путин эту задачу сформулировал чётко: «Какую страну мы строим?» Но сам на этот вопрос ответить не в силах, не одного ума это дело, тут усилия общие нужны. А окружение подобрал из временщиков. Вот главная тема и ушла из сферы государственных приоритетов на оппозиционные задворки. Внутриполитический блок Администрации в текучке барахтается, выборы конструирует да президента успехами-восторгами убаюкивает. Вместо народа активное меньшинство подсовывает, манипулирует этим меньшинством, как в перестройку. Опасно! История учит, что непредрешенчество ведёт к резкому обострению вопроса «Кто кого?». Были у нас красные и белые, коммунисты и демократы, теперь вот бизнесмены-державники и прозападники. Не к добру это.
Синягин замолчал, продолжая медленно крутить в пальцах карандаш, поглядывая то в одно, то в другое окно, наблюдая то за верхушками сосен, которые слегка раскачивал ветер, то за рукотворным морем, где тот же ветер нагонял рябь. И показалось Донцову, что эти две столь несхожие природные стихии как бы олицетворяют для хозяина кабинета грядущее противоборство разных российских устремлений. А может быть, и не грядущее, уже полыхающее подспудным, негасимым торфяным пожаром.
– Знаешь, Власыч, – задумчиво сказал Синягин, – есть редкая профессия: мастер-форматор; это умельцы, которые изваяние из податливой глины с абсолютной точностью переводят в неподатливый гипс, намертво фиксируя изначальную форму. Но гипс – материал непрочный, промежуточный. Для долговременности, для истории по гипсовой модели надо отлить конечное, металлическое изделие. И здесь профессионалы отдыхают. Такую работу способен выполнить только лидер нации.
Когда Донцов и бывший телохранитель Вова вышли от Синягина, Виктор предложил:
– Пройдёмся вдоль берега. Осмыслить кое-что надо. Я к другому разговору готовился.
– Иван Максимыча я тоже не сразу распознал. Сперва думал, что чудачит барин. А теперь-то знаю, чего он хочет, как несладко ему в бизнесе. Кругом помехи.
– А ты обратил внимание, как он от Поворотихи ушёл? Мелочь, частность. На фоне того, о чём он говорил, в разрезе опасного вопроса «Кто кого?» Поворотиха и впрямь «булавочная головка», её и не видно, не до неё. Но там же люди, живые, конкретные люди.
Спасибо, что сказал о ней. Да, выходит, впустую.
– А пожалуй, нет, Виктор Власыч. Сдаётся мне, что ваша Поворотиха ещё как-то выстрелит. Вокруг неё большая кутерьма завязывается, чтобы сорвать синягинский проект. Раньше ему наверху мешали, а как президент дал добро, помехи снизу попёрли. Каждый шаг с трудом, будто кто битое стекло в башмаки сыплет. Какой-то мелкий чиновник, ни два ни полтора, стерва канцелярская, а вдруг такое бревно в колёса засадил, что газопровод теперь под вопросом. А без газа новый цех – склад оборудования. Потому Иван Максимыч меня срочно послал в Поворотиху, на месте разобраться, что к чему. Не послал бы, я вас не встретил. Вот оно как в жизни бывает. Нет, что ни говорите, а сверху нашими судьбами денно и нощно управляют.
Глава 11
Жизнь Подлевского незаметно сбавила обороты. Он уже не метался в потогонной спешке по бесчисленным бюрократическим инстанциям, где, пользуясь репутацией исправного поставщика теневых доходов, утрясал деликатные вопросы. Теперь он заранее планировал встречи с нужными людьми, назначая визиты на взаимоудобное время, ибо потребность в его услугах заметно сократилась.
Вспоминая свои прошлогодние страхи, он удивлялся, даже поражался тому, как разительно изменилась бизнес-административная среда, но ничуть не волновался за свой фриланс, ибо понимал, что происходит.
Да, текстура деловой жизни круто переменилась. Посредники, к которым обращались за содействием в улаживании различных административных процедур, перестали быть непременными участниками щекотливых сделок. То, о чём раньше приходилось договариваться с опаской, через нанятых толкачей, теперь решают напрямую, без тонких дипломатий и ширлихов-манирлихов. Советская командно-административная система, проклятая в перестройку и вышвырнутая на свалку истории в девяностые, на четвёртом президентском сроке Путина возродилась в виде олигархически-административной, породив кланово-групповую власть.
Усиленная борьба с коррупцией из выборочной компанейщины переродилась в негласный способ сведения счётов между ведомствами-конкурентами или клановыми группами. Громкие разборки с известными фамилиями и миллиардными суммами не только не нарушали коммерческую бизнес-чиновную спайку и практику повсюдных поборов, но, наоборот, создавали зону безопасности для тех, кто не участвовал в масштабных переделах собственности и драках между структурами власти. Таких было огромное большинство, и именно в их среде вращался Подлевский. Эта ушлая публика мигом улавливала перемены своего делового бытования
