Чёрные ангелы в белых одеждах - Вильям Козлов

— …Юра очень переживает, что дед так плохо к нему относится, — дошел до него ровный, чуть глуховатый голос Веры Арсеньевны, — Он любит и уважает его. Но папе скоро семьдесят, он, как и многие в его годы, консерватор. Помнишь, как презирали у нас диссидентов? Вся печать набрасывалась на них, как бешеные собаки, а теперь что? Эта же печать прославляет их, печатает их бездарные порнографические произведения, требует дать им гражданство… Неужели папа не понимает, что Юра может теперь спокойно вернуться домой и никто его не будет преследовать. Но это должен решить сам Юра, а не я или дед. Свобода — это есть и свобода выбора места жительства. Юра ведь не поменял советское гражданство.

— В такое тяжелое для России время ему не стоило бы уезжать.

— А когда в России русскому человеку было легко? — парировала Хитрова. — При царе? Так и там вокруг его главного советника Распутина крутилась разная мразь, используя старца в своих целях.

— Я бы не смог жить за границей, — сказал Вадим Андреевич.

— Я тоже вот не смогла, а сыну пока нравится. Вспомни, раньше многие русские по своей воле уезжали за границу и подолгу там жили, возьми хотя бы Тургенева или наших известных художников Александра Иванова, Брюллова. Подолгу жили там и дворяне, ученые, философы, там учились наши студенты.

— И все возвращались в Россию, — вставил он — А кто оставался — умирал как творческая личность.

— Там хоть своей смертью, а в СССР — лучших людей убивали, да что я говорю? Ты и сам это знаешь.

— Я согласен с тобой, в СССР должны принять закон о свободном въезде и выезде граждан, — сказал Вадим Андреевич, — как это принято во всем цивилизованном мире. В правовом государстве все люди должны ездить, куда им хочется, а пока таким правом у нас пользуются только евреи, твоему сыну пришлось жениться на еврейке, чтобы уехать за рубеж. Разве это справедливо? Посмотри, кто стоит в очередях в посольствах и консульствах на выезд из СССР? Что-то русских я там почти не вижу.

— Да была бы возможность у русских свободно выехать за рубеж, полстраны бы выехало!

— Не верю, — решительно возразил он. — Поначалу, может, и хлынули бы туда, но потом большинство бы вернулись. У русских, как ни у кого, развито чувство Родины. Тут я полностью согласен с твоим отцом. Он ведь тоже, как ученый, мог там остаться, много раз был за границей, но ему такое и в голову бы не пришло. Поэтому и поступок Юрия ему кажется диким. Насколько я знаю твоего сына — поверь, он вернется! Он русский человек.

Вера Арсеньевна долго молчала, крутя в длинных, с золотыми кольцами пальцах хрупкую фарфоровую чашечку. Она делала вид, будто изучает бледный рисунок на ней. То ли куст, то ли букет цветов.

— Наверное, ты прав, — наконец сказала она, — Но я желаю сыну только счастья. И поскорее бы приняли этот закон о въезде и выезде.

— А разве ты не была у него в Неаполе?

— Меня туда с туристами почему-то не посылают, — улыбнулась Вера, — Я ведь не знаю итальянский язык. Моя специальность — английский, французский, немецкий…

— О чем говорят эти двое? — кивнул он на оживленно беседующих за соседним столом немцев.

— Тебе интересно?

— У меня такое ощущение, что они говорят о нас.

— Отто, так зовут мужчину, утверждает, что мы муж и жена, а его приятельница из Кельна говорит, что мы любовники… Ну а сейчас скажу тебе нечто приятное: эта немка-оглобля с лошадиным лицом заявила, что у тебя аристократическое лицо, такие, мол, лица чаще увидишь у дореволюционных русских эмигрантов за рубежом, чем в современной России…

— Почему ты так назвала ее? — удивился Вадим Андреевич, — Милая женщина…

— Потому что она не очень лестно отозвалась обо мне, — улыбнулась Вера.

— Но господин Отто, естественно, с ней не согласился…

— А говоришь, не знаешь немецкий язык!

— Мои родители свободно разговаривали на английском, немецком и латинском языках, — сказал Вадим Андреевич. — Их учили этому с самого детства.

— Господин Отто сказал, что я типичная славянка: белокурая и голубоглазая… И еще он сказал, что когда воевал против России, то в Ровно у него была любовница, очень похожая на меня.

— Пойдем отсюда, — вдруг помрачнел Вадим Андреевич, — Этот буржуазный быт развращает… Я привык к грязным столовкам, водянистому пиву, селедочному винегрету и мутному, захватанному пальцами стакану с яблочным компотом… — Он взглянул на немцев, — А эта дремучая благополучная парочка будто с другой планеты, да и валютное кафе не типичное для России.

Вера улыбнулась, подошла к бармену и заплатила ему марками. Когда они вышли на улицу, где, сверкая стеклами и хромировкой, в ряд стояли разноцветные иностранные автобусы тоже явно не с «нашей планеты», Белосельский сказал:

— Я твой должник… Но я еще ни одного доллара и в руках не держал.

— Не стыдно? — бросила на него сердитый взгляд Вера Арсеньевна, — А хвастаться, что на валюту тебе наплевать, не умно. Придет время — люди за доллары и марки…

— Всю страну распродадут, как это делает наше правительство, — ввернул он.

— …будут наши деревянные рубли охапками отдавать, — закончила она.

— Чтобы на них иностранцы могли скупать в России все, что еще уцелело…

— Я — гид, а не политик.

— Минуточку! — сказал он и бросился к киоску «Союзпечати», где поблизости толстая женщина в длинном черном пальто и теплых сапогах продавала гвоздики. Он взял на червонец десять штук и преподнес Хитровой.

— Спасибо, дорогой! — она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. Его рука машинально потянулась стереть помаду.

— Я не оставила следов, — грустно произнесла она.

— Вера, может, как-нибудь зайдешь к нам? — не очень-то уверенно пригласил он.

— Как-нибудь, Вадим! — усмехнулась она, резко повернулась и быстро пошагала к высоким красноватым дверям с ярко начищенными медными ручками гостиницы «Европейская». Походка у нее стала более тяжелой, чем раньше. Хорошо сшитое пальто с меховым воротником подчеркивало неплохо сохранившуюся фигуру.

Он смотрел ей вслед, все еще ощущая тонкий аромат французских духов.

10. Тревожная ночь

— Не ходи к ней, — сказала Лина мужу, встав перед дверью. — Рано или поздно это должно было случиться.

— Не слишком ли рано? — угрюмо проронил Вадим Андреевич.

— Ей скоро пятнадцать… Уже три года у нее… Дорогой мой, они теперь рано созревают.

— Я пойду разыщу этого негодяя!

— Ну, а дальше? — взглянула на него жена — Маша говорит, что она сама согласилась. Ей было интересно, как это все происходит в жизни. В кино она не насмотрелась…

— Это она тебе сказала?

— Наверное, мальчик ей понравился…

— Наверное! — зло выкрикнул он, — А где же любовь? Какие-то чувства?

— Прогулки под луной, стихи, романтика… — в тон ему произнесла жена, — У них теперь все по-другому, милый, как ты не можешь этого понять?

— Я этого никогда не пойму… — он развернул ее за плечи, посмотрел в огромные глаза, — Подожди, ты, никак, ее оправдываешь?

— Я знала, что это произойдет, — не моргнув, выдержала его пронзительный взгляд Лина, — Все было бы по-другому, если бы она училась, например, в гимназии или церковно-приходской школе. А здесь такой уж коллектив. Ты что, не знаешь, что сейчас происходит в школах, разных ПТУ?

— От пашей дочери я этого не ожидал… Переживает она хоть?

— Переживает, что не ночевала дома и заставила нас волноваться, а то что стала… женщиной, по-моему, ее мало волнует. Знаешь, что она мне сказала? Мол, это во времена гетевского «Вертера» и карамзинской «Бедной Лизы» то, что произошло с ней, было трагедией, а в наш просвещенный двадцатый век — это так, пустяк! Чистота, невинность, девичья честь — все это устаревшие понятия, так же как домострой, венчание в церкви и «да будет жена вечной до гроба мужу».

— И ты об этом так спокойно говоришь?

— Отцы всегда болезненно воспринимают такие вещи, но, допустим, наша дочь вышла замуж, родила ребенка, а через год или даже раньше развелась, как сейчас часто случается. Что бы ты на это сказал?

— Одно дело — замуж…

— Разница-то какая?! — почти выкрикнула Лина. — Если в школе им ничего не объясняют, а в салонах уже вовсю крутят порнографические видеофильмы, плати пятерку и смотри, как развлекаются в постели красотки на любой вкус с белыми, черными и желтыми мужчинами, так чего же ожидать от нашей молодежи, которой все это в диковинку и хочется тут же самим все попробовать.

— Но Маша-то не такая, — возразил он.

— Каков поп, таков и приход, — вздохнула Лина, — Мальчик, его звать Костя Ильин, он в этом году заканчивает школу, не какой-нибудь насильник с улицы, и Маша сказала, что он влюблен в нее…

— А она?