Три романа и первые двадцать шесть рассказов (сборник) - Михаил Веллер

Красные закатные облака ползли по красному небу. Задувало с Балтики, прохватывало.

– Волну разведет, – сказал Звягин, щурясь, развалившись в корме и пошевеливая румпелем.

– Веселее идти будет. – Друг его, молодой, лохматый, похохатывал, скаля зубы. – Ровнее на руле! – Хмель, застарелый и глубинный, вылетел из Анучина на ветру.

Вышли в залив, оставив позади справа далекие краны порта, береговые сооружения в вечерней дымке.

Медное солнце валилось за черный срез тучи. Волна шлепала в скулу, рассыпаясь брызгами. Чайки пикировали и подхватывались у самой воды с пронзительными криками.

Анучин качался, как на качелях, сидя на решетчатом настиле днища, и глазел по сторонам. Начинало мутить. Крохотная яхта казалась ненадежной, от планширя до шипящей от скорости воды за бортом было ладони две.

Налетел шквальный порыв, всцарапал серую воду рябью.

– Лево держи! – крикнул лохматый, травя шкот, – гик со свистом перелетел на левый борт, яхта резко накренилась, черпая бортом.

– Утонуть решил, Гриша? – гаркнул Звягин.

– Шутите! – заорал Гриша. – Волну разводит!

Пронзительный и чистый холод проникал в Анучина насквозь. В густеющих сумерках яхта плясала на волнах. Ледяная осенняя вода окатывала валом, парус стрелял пушечными хлопками.

– Черпай, чего сидишь! – приказал Звягин, указывая на черпак. – А то пойдем к Нептуну в гости.

Анучин принялся бешено черпать со дна воду и выливать за борт, держась за что попало свободной рукой.

– Жить надоело?! – выругался Гриша, перекладывая гик. – Не зевай! Пригибайся, череп снесет!

Анучин представил, как толстенным реем ему с размаху сносит голову, и содрогнулся.

– Доставай спасательные жилеты! – скомандовал Звягин.

– Да нету жилетов! – отчаянно пропел Гриша. – На пирсе остались, не думал я!..

Темень легла кромешная. В неизмеримой дали чуть светился край неба – зарево над городом. Слал игольчатый проблеск кронштадтский маяк. Черная волна чугунной доской била с маху ныряющую скорлупку, пенный гребень нависал и валился внутрь.

Анучин почувствовал, как крепкие руки хватают его, вяжут под мышки шкерт:

– А то смоет – с концами!

– Вот так в августе «Морская звезда» утонула! – надсаживался Гриша. – Только щепки в камнях нашли!

– Влипли! – подтвердил Звягин, перекрывая свист шторма.

В диком танце волн, в дегтярной мгле, иссекаемый гибельным ветром, Анучин колотился в панике. Звягин и Гриша вопили сорванными глотками, кляня друг друга и споря, куда держать.

– Захлестнет! – орал Гриша. – Назад!

– Разобьет! – гремел Звягин.

Дальнейшее слилось для Анучина в непрерывный и слабо сознаваемый кошмар: он черпал воду, послушно перемещался с одного борта на другой, пригибался от летящего гика, срывал кожу с ладоней шкотами, которые надо было выбирать на ветру: руки горели огнем, содранные до живого мяса.

– Пей! – ему сунули термос с горячим кофе. Он глотнул, но спазм сжал горло: не мог проглотить.

Звягин и Гриша, скорчившись за козырьком кокпита, что-то жевали, запивая из термоса. Руль был закреплен намертво, яхта летела в пучину.

– Помирать – так сытым, – прокричал Звягин, энергично жуя.

Анучин не хотел помирать. Мокрый до ребер, изнуренный холодом и качкой – он хотел жить, как никогда. Смерть в ледяной воде, в штормовую ночь, когда трещит под тобой тонкая перемычка, отделяющая от бездны, когда сокрушен дух непосильной мукой, – страшна такая смерть. Тут даже больница показалась ему желанной: тепло, покой, уход…

– Воду вычерпывай!! Тонем ведь, дубина!

Каких только клятв он не давал себе этой ночью, если вывезет кривая, если спасется! Выжить после операции, бросить пить, найти жену, вернуть ее, заработать кучу денег, обеспечить на всю жизнь семью, забрать мать жить к себе и не давать ей ничего делать, пусть отдохнет… Он вел беспощадный счет своей вине и каялся, признавал, что вот все ему и зачлось, отомстила судьба, – но если пронесет, повезет, то всей жизнью своей искупит былое, перед всеми искупит, отныне все будет иначе, иначе, все будет хорошо…

Вдруг оказалось, что ясно различим корпус яхты: мгла сменилась серым полусветом. Шел седьмой час утра.

– Право держи! – скомандовал Гриша, и яхта, звонко шлепая днищем по волнам, косо приняла к берегу, черневшему на горизонте.

Анучин был трезв и чист насквозь – чистотой выполосканной в щелоке тряпки. Он мягко повалился в плещущую на дне воду, сознание померкло, длинная судорога прошла по телу… Но сразу очнулся от жесткого тычка:

– Воду черпай! Ну!!

С механической тупой старательностью взялся за черпак. Соображение покинуло его, остался лишь слабо трепещущий нагой инстинкт: жить, жить.

Киль зашуршал по песку, яхта качнулась.

– За борт! – загорланил Гриша, суетясь. Парус упал.

Следом за ними Анучин плюхнулся по пояс в воду и стал из последних сил толкать яхту. Он не замечал уже, что ветер ослаб, волна сгладилась, что глубина у маленького дощатого причала вполне достаточна, и нет надобности волочь к нему яхту килем по дну вдоль берега.

Очутившись на суше, он со стоном вздохнул и вопросительно, по-собачьи взглянул на Звягина – что теперь?.. Сбылось: он живой стоял на земле… Земля летела под ногами. Солнце всходило над корявыми кронами сосен, вцепившихся в песчаные дюны узловатыми корнями.

На даче они разделись, растерлись полотенцами, нацепили на себя какое-то сухое чистое тряпье. В маленькой кухоньке сразу потеплело от газовой плиты. Гриша заварил дегтярной крепости чай и разогрел тушенку. Анучин боролся с собой…

– А бутылки нет, согреться?.. – не выдержал он.

– Перебьешься, – бросил Звягин свысока. И, следя искоса, как обиделся Анучин на оскорбительный тон, презрительно спросил:

– А без бутылки не можешь, ты, пьющее двуногое?

– А то вы никогда не пьете, – не нашел лучшего ответа Анучин.

– Нет. А зачем? Мне это невкусно.

– Не надо, – отмахнулся Анучин. – Все выпивают.

– Вранье. Посмотри на нынешних суперменов: не пьют, не курят, занимаются спортом, делают дела и зарабатывают деньги; одеты по последней моде, сидят на диете, водят машины, как гонщики; пить уже не модно. Сила, энергия, предприимчивость – вот что такое мужчина. Деловитость, уверенность, победность. Цезарь не пил; Наполеон не пил; мужчины из мужчин! Эйнштейн или Кассиус Клей в запое – представишь ты себе это? Мужчина – тот, кто все может, кто любого победит, кто хозяин в жизни, а не тот, кто пропустит через себя большее количество алкоголя. Что за ахинея: фильтровать дым своими легкими и спирт – своей печенью. Тогда самым настоящим мужчиной будет гибрид фильтра-отстойника с противогазом. Дай-ка руку, – Звягин заклещил руку Анучина, без усилия прижал книзу и завернул ему за спину, загнул к лопатке, заставил брякнуться на колени. – Ну? Одной рукой, заметь, а ты моложе меня на десяток лет. Не позорно? Да таких мужчин, как ты, я десяток раскидаю, – глумливо засмеялся он.

Анучин подумал о своих ночных клятвах, о своей болезни и слабости и помрачнел.

– Мне все равно недолго осталось… – горько сказал он.

– Что такое? – сощурился Звягин.

– Сегодня утром в больницу ложиться надо было…

Услышав суть дела, Звягин вместо жалости выказал злость:

– Лечат вас, разгильдяев, бесплатно, а вы еще фортеля выкидываете! Пошли на почту – хоть позвоним, предупредим. Какой диспансер?

– Номер шесть, Петроградского района. Я телефон не знаю…

– Через справочное узнаем номер регистратуры.

До почты топали километра два. За заборами жгли палую листву, белесые дымы крутились меж деревьев. Белка с конца сука уставилась любопытно, зацокала. Анучин скисал, «вибрировал».

Наменяли пятаков, полчаса дозванивались.

– Кого? Дранкова? – сквозь треск пробился женский голос. – У него сейчас прием. Что? Подождите, я его позову.

Скормили автомату еще несколько пятачков, дожидаясь…

– Алло!! Кто?! – не расслышал Дранков. – Анучин?! Дорогой, – закричал он из далекого Ленинграда, – можете не являться! Что? Приношу извинения, сестра перепутала снимки! Что? Я говорю, произошла ошибка! Что? Да! У вас все в порядке! Точно, точно! Анализы? Есть некоторые изменения в печени, обычные для хронических алкоголиков. Настоятельно рекомендую бросить пить.

– Так у меня… нету?.. – Анучин страшился выговорить роковое слово.

– Нету у вас рака, – сказал далекий Дранков. – Диета, отказ от алкоголя, а то и вправду можете нажить. Вы здоровы. Всех благ.

Щелк. Пи-пи-пи…

Из будки Анучин вышел с обалделой улыбкой, не чувствуя текущих слез. Стоял и глубоко дышал, глядя в пространство.

– Здоров… – прошептал он, мотая головой. – Ох, мама…

– А здоров, так идем назад… – ласково сказал Звягин, обнимая его за плечи.

Померкшая было жизнь заискрилась ослепительным будущим. Тихая музыка ликовала в Анучине, суля вечность и блаженство. Потрясения последних часов изменили, повернули что-то в самой сердцевине его естества. Словно распахнулась в душе закрытая раньше дверь, и дохнуло оттуда свежим воздухом: счастьем бытия.