Записки рецидивиста - Виктор Пономарев

— Аня, а как ты через двор прошла? Ты что, собаку не видела?

— Видела. Она подбежала ко мне, понюхала и отошла.

Вот тебе и раз, подумал я. Может, Джим своим собачьим чутьем догадался, что к хозяину сучка пришла, и не стал отпугивать? А может, собаки слабоумных и блаженных не трогают? Кто его знает. Еще одна неразгаданная тайна природы.

Я посмотрел на Анкино лицо. Обычно красивое, оно было помято и какого-то серого оттенка. Понял, последнее время она сильно пила. Спросил:

— А что это ты надумала приехать?

— Да хотела, Демьян, тебя увидеть. Я думала, к тебе жена приехала. А ты один.

— Ну, раз приехала, раздевайся.

Анка разделась, из сумки вытащила бутылку водки, поставила на стол.

— О, а это откуда у тебя? Ты же не работаешь, — сказал я.

— В Бериславе меня мужики в компанию пригласили, а сами напились. Вот я водку взяла и ушла. И к тебе приехала. Выгонишь?

— Че это я буду тебя выгонять? С какой стати? Ночуй на здоровье, — ответил я вновь объявившейся Шахерезаде.

Я накрыл стол. Только с Анкой мы по первой выпили, слышу, Джим мой сильно залаял, зарычал, с цепи рвется. Я вышел на крыльцо, смотрю, Санек, бывший хозяин Джима. Он сказал:

— Ты смотри, Демьян, старого хозяина не признает. Я его и так, и эдак, а он готов прямо разорвать.

Я взял Джима за ошейник, он поднялся на дыбы, а сам аж захлебывается от лая. Саньку я крикнул:

— Заскакивай на веранду.

Санек проскочил. Отпустив Джима, и я вошел в хату.

— Знакомься, Санек. Моя Шахерезада, — сказал я.

Саша познакомился с Анкой. Он тоже принес с собой две бутылки вина. Сели за стол, выпили.

— А жена твоя где? — спросил я.

— Опять убежала. Замучился я с ней, — ответил Санек, и, пока мы выпивали, он все жаловался на свою судьбу.

— А может, пить меньше надо? — сочувственно высказал я предположение. — И не будет тогда судьба к тебе раком становиться, а станет передом. Вон, тебя даже твоя собственная собака, а не только жена, и то разорвать готова.

На эту мою глубокую философскую мысль Санек только рукой махнул, допил вино и свалил домой. А мы с Анкой разделись, упали на кровать и часа три не давали ей покоя.

Утром, когда проснулись, я спросил Анку:

— Слушай, пулеметчица, ты когда-нибудь простыни стирала?

— Нет.

— Надо учиться. Об этом еще Василий Иванович Чапаев не раз говорил: любишь трахаться, люби и простыни стирать. А то совхоз до сих пор мне ни служанку, ни горничную не выделил. Хоть иди в профсоюз жаловаться или в Кремль пиши, — сказал я. — В общем, так: встанешь, согреешь воду, вон порошок, вот мыло, вот тазик. Постираешь и повесишь на улице на проволоку. На морозе они быстро просохнут.

— Ладно, — ответила Анка. — А этот Чапаев что, директор ваш?

— Ага, министр наш по коровам, — ответил я, смеясь. Так меня тронула Анкина политическая безграмотность. — Аня, ты вообще когда-нибудь в школе училась?

— Училась.

— И сколько же ты классов окончила?

— Два. Почти. Немного второй не доучилась.

— Что, на аборт легла? — рассмеялся я. — Да, негусто, негусто у тебя по образованию. Но если к твоим двум классам прибавить мой один, это уже что-то. Хотя все равно до академика не дотягивает. Ну, да ладно, — высказал я свое размышление. — А книжки, Аня, ты читала когда-нибудь?

— А зачем? В детстве еще читала. А сейчас много букв забыла уже.

— Ты бы хоть на заборах лозунги какие читала, повышала свои интеллектуальные знания, — предложил я.

— Ага, на заборах одни глупости пишут, а я их и так знаю, — ответила полиглот филологических наук.

— Все же, Аня, какие книжки ты читала? — взыграл во мне неподдельный интерес.

— Про мужика одного, как он собачку свою утопил. Жалко собачку.

— О, да ты классиков читала, «Муму» Тургенева. Правда, это не «Война и мир» Толстого, но уже что-то.

— Во-во, «Муму» называется, вспомнила я, — радостно воскликнула Анка. — А Тургенев ее утопил, гад.

— Сама ты Муму, только не лечишься. А меня теперь Герасимом зови, — сказал я и стал собираться на работу. — Кстати, Муму, я буду из коровника ехать, так ты обед приготовь.

— А че его готовить?

— Ах, ну да. Тебе-то что его готовить? Трусы сняла — обед и готов. Если я только этими твоими обедами буду питаться, то ноги быстро протяну. Так что ты подумай немного, если не хочешь, чтобы я с тобой сделал то же, что Герасим с Муму, — сказал я напоследок и ушел на работу.

Возле кузницы меня остановил кузнец Саня.

— Что, Димыч, любовь пришла?

— Пришла. Я уж гнал ее, опять пришла. Молодая, кровь играет. Ее медом не корми, только водки плесни да член дай подержать, — ответил я.

— Я мать ее хорошо знаю. По молодости тоже гуляла добре, а вышла замуж, перестала. Муж умер у нее.

— А Анка говорила, какой-то Савва есть.

— Это второй у нее. А Анька от того, от первого. Да Бог ее обидел, умишком слабовата, недоразвитая. Оно и неудивительно: росла как полынь в степи. Мать и Савва в беспробудном пьянстве. И Анька, глядя на них, такой же выросла. Вот и крутится на автовокзале постоянно: кто стакан нальет, кто в кусты затащит, так и живет.

— Знаю я это, Саня. Хочу приучить ее стирать, готовить. Кому она такая нужна? Да никому. Мне только еще и сгодится. За меня путевая баба какая разве пойдет? На коровнике бабы за глаза меня только бандитом да тюремщиком и называют, — сказал я.

— Смотри сам, Демьян. Удачи тебе, — пожелал мне кузнец, и я пошел в коровник.

На обед я приехал домой. Анка постирала простыни и повесила на проволоку во дворе. Я посмотрел на них, помотал головой, минут десять сложно матерился, потом вошел в хату, спросил Анку:

— Ты что же сделала с простынями?

— Постирала. Ты же сам говорил.

— Ты их не постирала, а застирала. Они стали не белые, а серые.

— Так я мылом их стирала.

— Каким мылом? Кто их мылом-то стирает? Мыло в жопу надо было себе засунуть. Надо было прокипятить с порошком, и всех делов-то. Ладно уж, на первый раз прощаю. Вечером покажу, как надо стирать.

Вечером, придя с работы, я снял простыни, закипятил в тазике с порошком, простирнул, кинул хлорки немного, сполоснул и повесил. Анка, хоть и исподлобья, но наблюдала за моими действиями. Не стал я ругаться, а, наоборот, ласково сказал ей:

— Видела, Аня, как я постирал? Всегда так делать будешь. Не мохай, все путем будет. Эх ты, Шахерезада моя ненаглядная. Чем тебя только делали? — попытался я докопаться до истины в столь деликатном деле, но ответа на свой вопрос так и не получил.

Анка заулыбалась. Видимо, мои комплименты пришлись ей в масть.

На другой день с утра Анка засобиралась домой.

— Мама говорила, чтобы я домой пришла.

— О, так она тебе это когда — позавчера говорила? Она уже и забыла про тебя. Ну ладно, иди. А мясо дома есть?

— Нету.

— Вот возьми домой, — сказал я, взял два больших куска мяса и положил Анке в сумку. — Матери скажешь — Демьян послал. Поняла?

— Да.

— Ну, иди, — сказал я, и она почесала через поле к мосту через Днепр.

Зима вошла в свои права, Днепр замерз капитально, люди в Каир ходят уже по льду. Анка как ходила ко мне, так и ходит. В деревне ничего не скроешь. Бабы в коровнике стали меня постоянно подкалывать. Одна спросила как-то:

— Ну что, Демьян, Анька ходит к тебе?

— Ходит. А что? Тоже хочешь? — ответил я.

— Да она молодая слишком для тебя.

— Зато у меня душа молодая.

— Жениться будешь?

— А как же! — с серьезным видом пошутил я.

— Так она же ненормальная.

— Сами вы все тут ненормальные. А мне и такая пойдет, — ответил я, а бабы засмеялись. — Зато тихая и спокойная, не то, что вы. Лишнего слова поперек не скажет. Для мужика это просто находка. Да вы, бабы, просто завидуете ей.

Как-то меня послали в «Красный маяк» на винзавод за пустыми ящиками. На тракторе я заехал на территорию завода, вошел в цех. Меня поразило обилие больших чанов. Вокруг были рабочие: мужчины и женщины. Из каждого чана внизу торчал кран, многие краны подтекали, и под ними стояли тазики. Я подошел к одному чану, у него под краном стоял белый пластмассовый тазик, почти полный вина. Я спросил одного мужика:

— Это что, вино?

— Конечно.

— Да, в жизни своей не видел я столько вина. А пить его можно? — спросил я.

— Мы же пьем, — ответил мужик. — Это «Лидия», самое лучшее вино.

А другой мужик взял да пошутил:

— Вот если выпьешь этот тазик, мы тебе вон ту флягу полную наберем.

В стороне стояла большая фляга из-под молока. Я подумал, было бы недурно отхватить столько вина. Прикинул: а что, попробую, где наша не пропадала, я же ведро пива выпивал. Обвел взглядом мужчин и женщин, взял тазик в руки и начал пить. Дышу через нос, останавливаюсь, когда надо выдох сделать. Вокруг меня собралась толпа зевак, раздавались восхищенные возгласы: