Тьма над Лиосаном - Челси Ярбро

— Осматривала ли его Винольда? — спросила Ранегунда и вдруг подумала, что было бы вовсе не лишним, если бы на лесоруба взглянул Сент-Герман.

— За ним ухаживает жена, — сказал Руэль. — Он только ей доверяет.

— А спина как болела, так и болит, — возразил Орманрих. — И руки все время как две ледышки.

Это уже превысило меру терпения Ранегунды, и она властно прищелкнула языком.

— Когда завершится история с мертвецами, тогда и решим, как быть с Калифрантом. А сейчас нам не до него.

«А до кого же?» — мелькнуло в ее голове, и с языка внезапно слетело:

— Брат Эрхбог! Для достойного погребения умерших нужен священник, а я чуть было не забыла о нем!

Она отвернулась от удивленных селян и, не сказав им ни слова, побежала к часовне, надеясь, что монах не совсем утратил представление об окружающем, от зари до зари отбивая поклоны и непрестанно при этом молясь.

Ее настойчивый стук в дощатую дверь получил быстрый отклик. Брат Эрхбог возник на пороге и ворчливо спросил:

— Герефа? Зачем ты пришла?

Ранегунда кратко изложила суть дела.

Брат Эрхбог с большим достоинством перекрестился и величаво кивнул.

— Это воистину так. Нельзя допустить, чтобы старые боги или демоны вселились в тела погибших. — Он сузил глаза и с видимой неохотой прибавил: — Ты поступила правильно, обратившись ко мне.

— Я не устаю благодарить Христа Непорочного за то, что один из Его самых ревностных слуг находится среди нас, всегда готовый откликнуться на наши нужды, — сказала она, опуская глаза, ибо подобная медоточивость всегда ей претила.

— Да-да, — согласился с ее словами монах. — Христос Непорочный охраняет это селение. — Он скрылся в молельне и тут же вынырнул из нее с небольшой шкатулкой в руках и пояснением: — Для помазания мертвых. — Заскрипел внешний засов. — Где капитан Амальрик?

— Наверное, на конюшне.

— Я еду с отрядом, — сказал духовник и очень ходко засеменил к хозяйственному кварталу.

Ранегунда едва поспевала за ним, на бегу роняя торопливые фразы:

— По возможности надо бы выяснить, кем были погибшие. Маргерефе Элриху наверняка захочется это знать. Чтобы его отчет королю был наиболее полным.

Брат Эрхбог вдруг остановился и, ткнув в нее пальцем, зловещим шепотом вопросил:

— Зачем ты мне лжешь?

Отклик его настолько отличался от ожидаемого, что Ранегунда растерянно заморгала.

— В чем же я лгу? — озадаченно спросила она.

Он указал на ее ногу.

— Думаешь, я не вижу? Ты бегаешь так, будто твое колено естественным образом обрело должную крепость, но это ложь, бесстыдная, наглая ложь! У тебя там приспособление, которое смастерил инородец! Ты полагаешь, оно тебе служит, но заблуждаешься, ибо сама теперь служишь ему. Почему ты решила, что я ничего не замечу? Почему ты вообразила, что я не расслышу издаваемый им мерзкий звук? — Брат Эрхбог тяжело задышал и плюнул на мостовую. — Я еду к усопшим лишь потому, что этого требует от меня Христос Непорочный, а вовсе не по твоему повелению. Тебе вообще нельзя ко мне подходить, и, если ты утратила целомудрие, я потребую, чтобы тебя утопили. Следуя указаниям инородца, ты ставишь его впереди Христа. Я это зрю и печалюсь!

Он отвернулся от нее и продолжил свой путь, подскакивая и размахивая руками.

Ранегунда осталась одна, пребывая в полном ошеломлении. Ей хотелось одновременно и взвыть от ярости, и кинуться за монахом, бормоча оправдания, и снять поскорее с ноги обруганную растяжку, которая теперь жгла ей кожу. Она стояла в узкой полоске света между домами для семейных солдат и вновь ощущала себя потерянной и одинокой.

Вскоре отряд конников проскакал мимо равнодушных рабов, тут же принявшихся закрывать за уехавшими ворота. Брат Эрхбог был привязан к седлу крупного мула, Руэль и Клевик восседали на массивной рыжей кобыле, морда которой напоминала поварской широкий черпак.

Ранегунда смотрела им вслед, охваченная противоречивыми чувствами. С одной стороны, ей казалось обидным, что ее оставили в крепости, но взяли при этом монаха и увальней-лесорубов, с другой — она была благодарна бравому капитану за решительность, с какой тот отстранил ее от поездки и тем самым, возможно, уберег от непоправимой беды. Датчане и впрямь с особенной рьяностью охотятся за саксонками, и всем известно, что они потом с ними творят.

Герент, которого оставили командовать шестнадцатью караульными, понял, что с ней творится, и потому счел нужным сказать:

— Ты правильно поступила, герефа. Лучше тебе быть здесь — на случай атаки тех, кто напал на бандитов в лесу.

Она перекрестилась.

— Молю Господа, чтобы до этого не дошло.

Герент важно кивнул.

— Я тоже, герефа. Но мы должны быть готовы.

— Да, — ответила Ранегунда. И повторила: — Конечно, должны.

Вторая половина дня тянулась невыносимо медленно. Работы шли как в крепости, так и в деревне. Женщины выгнали на скошенный луг коз и овец, Удо с четырьмя подручными кровельщиками латал крыши изб. Лесорубов, правда до выяснения всех обстоятельств жуткой истории в лес не пустили, и они занимались ремонтом рыбацких лодок, время от времени поглядывая на запертые ворота и прислушиваясь, не раздастся ли топот копыт.

Как только птичник и псарню накрыла вечерняя тень, Сент-Герман покинул кузницу и отправился в баню. К тому времени, когда он вышел оттуда, почти все обитатели крепости взобрались на стену и прилежно разглядывали чернеющий в отдалении лес.

Возле северной башни хорошо потрудившегося кузнеца поджидали.

— Я думал, что и вы наверху, — сказал Сент-Герман.

— Я и хотела быть там, — ответила Ранегунда. — Но у людей мог возникнуть вопрос, почему их герефа, вместо того чтобы смотреть на дорогу, все время поглядывает во двор.

Он ухмыльнулся.

— Могло быть и так.

— Надо сказать, они очень напуганы. Боятся, что старые боги ополчатся на них. — Она сконфуженно улыбнулась. — Мне тоже что-то не по себе. А вы разве их не боитесь?

Он помолчал, затем покачал головой.

— Не боюсь.

— Вы у нас, значит, храбрец?

Каким бы ни был ответ, его заглушили многоголосые крики, затем пропел рог.

— Они возвращаются! — вскинулась Ранегунда.

Сент-Герман наклонил голову, вслушиваясь в бренчание лебедок, потом осторожно сказал:

— Ворота уже открывают. Вам лучше быть возле них.

Она окинула его пристальным взглядом.

— Так вы придете?

— Сразу же после полуночи, — был ответ.

Ранегунда кивнула и поспешила к воротам — мимо пекарни, мимо кухонь, мимо общего зала. Горечь, рожденная в ней поношениями монаха, уже улеглась, и она снова по-детски радовалась своей новой летящей походке, но радость эта была недолгой и сменилась волнением ожидания.