Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры - Кларк Эштон Смит

же взгляда поразила одна черта, которая была совершенно чужда духу прочих его работ. Элементы пейзажа выглядели в точности так, как их описал Эмбервилль. На одном рисунке заводь была полускрыта завесой камышей, а сухая ветла униженно клонилась к стоячей воде под пугающим углом, будто каким-то таинственным образом застыла в падении. За ней, словно пытаясь отодвинуться подальше, ольхи растопыривали свои корявые узловатые корни. На втором рисунке большую часть переднего плана занимала заводь, а голое мертвое дерево зловеще чернело сбоку. Камыши в дальнем конце заводи, казалось, шуршали и шептались на слабеющем ветру, а заросший соснами крутой косогор на краю луга высился мрачно-зеленой стеной, оставляя осеннему небу лишь бледную каемку на самом верху.

Все это, как и сказал художник, выглядело вполне обыденно. И все же на меня мгновенно обрушилось ощущение кромешного ужаса, который таился в этих простых элементах – они выражали его, подобно искаженным злобой чертам какого-то демонического лица. В обеих акварелях угроза читалась одинаково явственно, как будто одно и то же лицо изобразили в профиль и анфас. Я бы не определил, из чего именно складывалось такое впечатление, но чем дольше смотрел, тем откровеннее и жутче становилась эта гнусность неведомого зла, дух отчаяния, злобы и одиночества, исходивший от рисунков. Весь пейзаж словно искажала какая-то незримая макабрически-сатанинская гримаса. Казалось, он вот-вот заговорит вслух, начнет изрыгать проклятия какого-то гигантского дьявола или брызнет в разные стороны тысячами птиц, чьи хриплые крики предвещают несчастье. Запечатленное в рисунках зло было абсолютно нечеловеческим – неизмеримо древнее человека. Каким-то непостижимым образом – как бы фантастически это ни прозвучало – луг походил на состарившегося вампира, во всем облике которого явственно читались бесчисленные века невообразимой мерзости. И смутно, неуловимо он жаждал чего-то иного, нежели медлительный ручеек, чьи воды его питали.

– Где это? – спросил я через пару минут, бросив молча разглядывать акварели.

Мне представлялось совершенно невероятным, что подобное место могло существовать наяву – и что натура столь здравая, как Эмбервилль, оказалась восприимчива к его атмосфере.

– Внизу заброшенного ранчо, примерно в миле отсюда, если идти по тропинке к Бэр-ривер, – отвечал он. – Вы наверняка знаете. У вершины холма вокруг дома сад, а нижний склон, который упирается в этот луг, совершенно дикий.

Я принялся соображать, где это может быть.

– Должно быть, это старое ранчо Чапменов, – решил я наконец. – Никакие другие под ваше описание не подпадают.

– Ну, кому бы оно ни принадлежало, я в жизни своей не видал ничего жутче. Мне доводилось сталкиваться с пейзажами, в которых было что-то не то, – но с этим они не идут ни в какое сравнение.

– Может, там живет призрак, – пошутил я. – Судя по вашим словам, это тот самый луг, где старого Чапмена однажды утром обнаружила мертвым его младшая дочь. Это случилось через несколько месяцев после того, как я здесь поселился. Судя по всему, старик умер от сердечного приступа. Когда его нашли, он успел уже совсем остыть и, похоже, пролежал там всю ночь, потому что родные хватились его, когда он не вышел к ужину. Я не слишком хорошо его помню, но припоминаю, что он слыл чудаком. За некоторое время до его смерти люди стали поговаривать, что он сходит с ума. Подробности я уже запамятовал. В общем, вскоре после того, как он умер, его жена и дети уехали, и с тех пор дом пустует, а садом никто не занимается. Трагедия для сельской местности совершенно обыденная.

– Я не очень-то верю в привидения, – отозвался Эмбервилль, который, должно быть, принял мою шутку про призрака за чистую монету. – Что бы за сила там ни обитала, природы она явно нечеловеческой. Впрочем, если задуматься, пока я рисовал, у меня пару раз возникало совершенно дурацкое ощущение, как будто кто-то за мной наблюдает. Странное дело – я об этом практически забыл и вспомнил, только когда вы завели разговор о привидениях. Мне показалось, я краем глаза уловил, как он промелькнул за самой границей сцены, которую я зарисовывал: оборванный старик с грязными седыми бакенбардами и злобным взглядом. И поразительно, что в моем мозгу так отчетливо запечатлелся его образ, хотя я даже толком на него не смотрел. Я решил, что это какой-то бродяга, которого занесло на луг. Однако же, когда я повернулся, чтобы получше его рассмотреть, его не было. Такое впечатление, что он просто растворился в болотистой почве, в зарослях камыша, в осоке.

– А ведь это довольно-таки точное описание Чапмена, – заметил я. – Его бакенбарды я помню – практически белые, если не брать во внимание бурых пятен от табачной жижи. Древний старикан, к тому же весьма неприветливый. Вид под конец у него был совсем уже свирепый, что, без сомнения, подкрепило легенду о его сумасшествии. Я припоминаю кое-какие тогдашние слухи. Говорили, он постепенно совсем запустил свой сад. Вечно торчал на том самом лугу – встанет и смотрит отсутствующим взглядом на воду и деревья. Возможно, потому люди и считали, что он сходит с ума. Но я совершенно определенно никогда не слыхал про этот луг ничего странного или предосудительного – ни когда умер Чапмен, ни после. Место там уединенное, и вряд ли туда теперь кто-то ходит.

– Я наткнулся на него по чистой случайности, – сказал Эмбервилль, – из-за густого сосняка его не видно с дороги… Но вот что еще удивительно: сегодня с утра я вышел из дома с совершенно отчетливым предчувствием, будто меня ждет нечто необычайно интересное. Я отправился прямиком на луг – и должен признаться, что предчувствие меня не обмануло. Это место вызывает у меня отвращение – и притом завораживает. Я просто обязан разгадать эту тайну, если таковая имеется, – добавил он, словно оправдываясь. – Завтра вернусь туда с утра пораньше с мольбертом и красками и начну писать маслом.

Поскольку я был хорошо знаком с полными радости и света работами, благодаря которым Эмбервилля сравнивали с Сорольей, сейчас я удивился.

– Это что-то новенькое, – заметил я. – Надо будет мне тоже в самом ближайшем времени наведаться туда и взглянуть на луг своими глазами. Подобные вещи скорее уж в моем духе, чем в вашем. Если этот луг и впрямь таков, как вы рассказываете и рисуете, с ним и впрямь что-то нечисто.

Прошло несколько дней. В то время все мои мысли были заняты хитросплетениями завершающих глав нового романа, который я как раз дописывал; дело это было кропотливое и требующее сосредоточения, и потому я раз за разом откладывал посещение луга. Эмбервилля, в свою очередь, новый сюжет явно поглощал