Каменные скрижали - Войцех Жукровский

— Поберегись! — отпрыгнув, воскликнул Тереи.

— Это ты поберегись, — ответил маленький нахал. — Я у себя дома.

И понесся дальше по дорожкам, шаркая подметкой на крутых поворотах.

В тени за особнячком стояла машина, украшенная белым флажком с красным кружочком посредине. Значит, ленч с японцем еще продолжается.

Низкорослый чокидар, ковыляя на жилистых кривых ногах, преградил Иштвану дорогу. На рукояти воткнутого за пояс ножа играл солнечный блик.

— Сааб, вы к кому? — заторопился чокидар, видя, как решительно направился Иштван к входной лестнице. — Господин посол занят.

Иштван ощутил себя незваным гостем, охранника он не знал, тот был, видимо, из новеньких, только что взятых в дом. Кольнуло в сердце: неужели он, Иштван, действительно выведен из скобки, отделен от всех и публично проклят? Мальчик на велосипеде несся прямо на них, они уступили дорогу.

— Впусти его! — крикнул Байчи-младший. — Это свой. Поднявшись по лестнице, Иштван вошел в просторный холл, опустился в удобное кресло, решил подождать, пока гость уедет. Поговорить с послом хотелось с глазу на глаз. Дверь в, столовую была открыта, оттуда долетали басовитый смех и обрывки напыщенных фраз. «Поди-ка, мне тут больше не бывать», — подумалось с облегчением. Сколько раз стоял он на этих ступеньках, приветствуя прибывающих гостей, пожимал руки, а парк помигивал цветными огоньками, оркестр играл старинные вальсы, под колесами машин хрустел гравий, запах выхлопных газов примешивался к ароматам духов от затянутых в скользкие шелка женщин. Все это быльем поросло, как порос тот злосчастный вечер с просмотром фильма во время боев в Будапеште, с рядами пустых кресел. Царапнуло воспоминание о пережитом сраме. Но остальные приемы проходили с успехом, сливовица и токай кого хочешь, могут расшевелить, даже флегматичные индийцы начинали петь и танцевать. И разъезжаться не торопились. И когда, наконец, хозяева оставались одни, посол одним рывком сдергивал покупную бабочку, — вовек ему не одолеть науки завязывать галстук, как это делают светские люди, — расстегивал обмякшую рубашку смокинга и наливал себе вина. «Тяпнем, — приглашал милостиво. — Ну-ка, Ференц Тереи, поехали! Вода отшумела, горшок опустел… Отдохнем в своем узком кругу».

На стенах висели картины; сталевары, облитые красным отсветом от печей, каменщики — на лесах, свинарка, разбалтывающая барду теснящимся у корыта поросятам, — картины, похожие на цветные фотографии, премированные, закупленные, но на выставки не гожие, их рассылали по представительствам, раздавали в аренду, но в голову никому не приходило востребовать обратно, списывали, и с плеч долой. Кресла и красный ковер были здешние, индийские, огромная ваза со свежесрезанными гроздьями цветов (поддельных) — все эти вещи, казалось, стоят как попадя, поодиночке, этот дом был не дом, а место краткого постоя.

Откинувшись в кресле, Иштван курил, а точнее говоря, расставался, прощался с самим собой в роли дипломатического чиновника. Маргит права: ничего не произошло. И правда, ничего.

— Так вы все же приехали? — подошла к нему супруга посла. Он не расслышал ее шагов по толстому ковру, а ей, видно, наскучила беседа на языке, которым она с трудом владела.

Поданная ему рука шлепнулась в ладонь излишне увесисто, без приветственного пожатия.

— Сидите, сидите… Они сейчас кончат, — кивнула она в сторону столовой. — Надеюсь, вы не в претензии к моему мужу? Поймите его правильно, у него не было выхода, — силилась она угадать, что кроется за напускной невозмутимостью на его лице. Большие ореховые глаза, можно сказать, красивые глаза, с сочувственной слезой смотрели на Иштвана. — Пришла директива, не поднимая шума очистить персонал от неустойчивого элемента. Не муж принес вас в жертву, так решил коллектив. Муж как раз вас отстаивал. Но вынужден был держаться осторожно. Надеюсь, вы понимаете?

— Разумеется. Даже больше, чем нужно.

— Никто не верил, что вы вернетесь. Если бы вы не уехали, все обернулось бы совсем иначе. Но характеристику еще не отослали. Поговорите с мужем, но прошу вас, поберегите его. У него кругом одни расстройства, — откровенничала она, обманутая его спокойствием, почти приняв его за союзника. — Он плохо спит, сердце пошаливает.

Она наклонилась к советнику, положила обе руки на подол ладонями кверху, как сплетничающая крестьянка, лицо у нее было бесхитростное, честное.

— В правительстве большие перемены, к власти пришли другие товарищи, не все к нему расположены. Пока за ним стояла партия, он знал, к кому пойти и что сказать, и всегда добивался своего. Иногда мне страшно делалось, так высоко себя он ставил и так много требовал, а он твердил: «Дура ты, дура». И, наверное, был прав, потому что всего достиг, но мне все равно страшно. Будьте к нему снисходительны, — упрашивала она.

Издали доносились прощальные речи, ленч шел к концу, ей надлежало появиться перед гостями, и она об этом знала.

— У вас есть возможность вернуться домой. В Будапешт. Как я вам завидую, вы мне верите?

— Верю!

— Я соскучилась по людям. У нас бывают одни дипломаты, — тяжело вздохнула она. — Уж с ними и так, и эдак, хоть под ноги стелись, хоть бог знает как вокруг увивайся — все равно оговорят и высмеют. А я обязана их принимать. Перед отъездом не забудьте о жене, я знаю, где в Старом Дели можно достать хороший шелк и крокодиловую кожу на сумочку и летнюю обувь. Охотно вас провожу, когда посла не будет дома.

Байчи шел следом за крохотным японцем, сам громадный, грузный, казалось, спроваживал гостя прочь одним выдохом. Увидев Иштвана, он качнулся, кивнул, что сейчас вернется. От этого мгновенно промелькнувшего замешательства Иштвану полегчало. Супруга посла поплыла к гостю, тот стоял, склонив голову, его гладко прилизанные волосы сияли, словно макушку ему полили лаком.

Заурчал мотор, захрустел гравий, все стихло. Эти звуки Иштван встретил, как боксер встречает гонг, приглашающий на середину ринга.

— Ну, наконец-то явились, Тереи, — посол руки не подал, грузно проследовал сторонкой, будто принюхиваясь. — Должен огорчить, вас неожиданно отзывают.

— В полном соответствии с вашим желанием. Посол нахмурился, поиграл бровями.

— Да, в полном соответствии с моим желанием, — подтвердил он, у него достало духу взять ответ на себя. — Так, стало быть, как, вы едете домой?

— А вы, когда вас отзовут, вы поедете домой?

— Тереи, кончайте шутки шутить, — протяжно сказал посол. — Я вас в свое время предупреждал, уговаривал по-хорошему.

Он оглянулся, увидел, что жена еще не ушла, и махнул рукой.

— Ступай. Оставь нас одних. У меня тут с господином советником особый разговор.

Выждав, пока жена скроется в столовой, он повернулся к Иштвану. Враждебно глядя, помолчал, облизнул отвисшие губы.

— Вздумалось вам собственное следствие учинить, а свидетелей-то и нет, — развел он пустые ладони.

— Нет, — хладнокровно подтвердил Тереи и, шелестя целлофановой оберткой, достал папиросу.

— Свалить, значит, меня вознамерились, — наседал Байчи.

— Нет, чего рада?

— Это вы сегодня так говорите, — посол ослабил галстук и расстегнул воротничок, словно ему не хватало воздуха. — Сегодня. А вот вы у меня целиком здесь, — поднял он сжатый кулак. — А вот у меня есть улики, черным по белому. Он минуту выждал и обронил:

— Мне известно, с кем вы ездили к морю…

— Ну, и что из этого? — не отвел взгляда Тереи. — Вам-то что за дело? Два года обещали мне вызвать жену, да так и не вызвали.

Самому себе стал противен за эти слова, но аргумент есть аргумент. Посол выглядел как хельский кузнец, старый цыган, переодели его в светло-голубой чесучовый гарнитур, а в баню свести перед тем забыли, и весь белейший воротничок теперь у него в копоти, что с пальцев лезет, это сравнение развеселило Иштвана, хотя копоть-то, ясное дело, была от трубки, которую посол безотчетно вертел в руках.

— Я вам рога притру, Тереи, до крови притру, — пригрозил Байчи. — Я еще не написал вам характеристику, но вполне хватит, если приколю протокол нашего собрания, слова наших товарищей, они вас разглядели глубже, чем вы думаете, вы же пулей вылетите из министерства.

— А я и не собираюсь там оставаться, так, что зря стараетесь, — отрезал Иштван, безразлично опершись на подлокотник.

— Как придавлю, то-то писк от вас пойдет, Тереи, — с наслаждением сказал посол, прищурясь. — Не таких, как вы, я в лилипутики складывал.

— На вашем месте я поостерегся бы, зачем объявлять заранее… Сначала попробуйте, — Иштвану стало стыдно за эту перепалку, но на стороне посла была сила, он мог навредить, оговорить, а оправдываться перед ним — все равно что наполовину признать вину. — Есть товарищи, которые помнят ваши заслуги.

— Я сидел, этого вы у меня не отберете, — посол грохнул кулаком в грудь так, что загудело.