Каменные скрижали - Войцех Жукровский

— А знаешь, может быть, ты и права, — ухватился он за ее объяснение, — О «полных неожиданностях» у них могут быть самые дурацкие представления.

Он вел машину на полной скорости по темному шоссе над самым морем, которое в темноте выглядело как вспаханное поле. Белые мотыльки мелькали наискось, как первые снежинки.

— Расскажи, какая она.

— Кто?

— Твоя жена.

Уголком глаза он глянул на ее суровый профиль, на упрямую линию подбородка, темные волосы клубились, словно она погружена была в воду, а не во мрак.

— Она другая, — осторожно начал он.

— Знаю, и прежде всего она мать твоих сыновей, — с завистью сказала Маргит. — Однако стоит тебе захотеть, я тоже… У тебя хватит смелости сказать ей, чтобы она вернулась в Будапешт одна?

— Не волнуйся, сумею.

— Все не решаешься? Неужто потребуешь, чтобы я с ней говорила?

— Положись на меня.

— Помни, я с тобой, — сказала она, как друг, подбадривающий друга перед встречей с более сильным соперником. — Вот и кончились наши каникулы. Когда едем?

— Утром. Как можно раньше.

Они свернули на белые дюны вокруг гостиницы, песок враждебно посверкивал, как нафталин, рассыпанный под крышкой сундука. В свете фар возник Дэниэл, указывающий, куда поставить машину, чтобы она как можно дольше стояла в тени. Он не знал, что это уже излишне.

— Погаси свет, москитов приманишь.

— Нынче я не засну, давай, послушаем, как море шумит, — попросила Маргит. — Ведь это наша последняя ночь.

— Ну, и мысли у тебя, — он вынес плед, расстелил на лестнице, укрыл ей ноги. — Папиросы с собой?

Она щелкнула замком сумочки, протянула ему пачку в шелестящем целлофане. На миг он увидел ее лицо, склоненное над желтым огоньком зажигалки.

Перед ними, катясь из дальней дали, белели волны, слышалось шарканье и шелест, словно море трудолюбиво перемешивало гравий и липкий песок, из которого струями течет вода. Море вздыхало и бормотало, как человек, отбывающий трудовую повинность.

Он охватил ее рукой за плечи, сквозь табачный дымок уловил аромат волос, отчетливый, волнующий кровь, неповторимый.

Взгляд его блуждал по звездным, роям, звезды клубками светящихся пушинок реяли, пригасали и разгорались снова, меняя свой блеск.

Между сваями, на которые опирался домик, пробегали водяные крысы, осыпаясь, шуршал песок, шелестели бумажки, предназначенные на подстилку в норах, пробитых в основании обрыва.

«Она моя, — застыл он, задерживая дыхание. — Она моя по-настоящему. Она моя, потому что хочет принадлежать мне. Гляну на нее и вижу:  „Она моя“. Если приехала Илона… Надо честно сказать ей: „Я выбрал“. Это очень просто, надо только в открытую стать рядом с Маргит перед всеми, пусть видят».

И легче легкого представлялось это ему, сидящему, обняв Маргит, на деревянной лестничке в дружественном мраке, хоть знал он, что будет страдать и причинит страдания.

Маргит молча затянулась, потом резким щелчком отбросила папиросу, та рассыпала искорки в песке. И продолжала светиться там красной точкой, раздуваемая неощутимым движением воздуха, словно кто-то подхватил ее и жадно докуривает.

— О чем задумалась? — заставил он ее очнуться, тронув за шею.

— О том, что я все еще с тобой. Что эти дни пронеслись так быстро, у меня чувство, словно меня обманули. Завтра едем обратно, а я все еще… И что я надеялась тут найти? Что ускользнуло из рук?.. — прошептала Маргит, всей ее собранности как не бывало.

— Ты хотела пресечь нити, которыми я связан с родиной.

— И не сумела.

— Сумела. Ты их все преградила собой. Но они опять ожили, хватило одного-единственного разговора.

— С этим венгром-монахом, — в раздумье медленно сказала она. — И мне даже в голову не пришло…

Из-за черных султанов пальм появился краешек луны, полнеба осветилось. Луна поплыла прямо в сторону маяка, словно его мигание неотвратимо притягивало. Помолчали.

— Значит, по-твоему, у меня ничего не вышло?

— Вышло, — с жаром возразил он. — Я твой.

— Ах, если бы это была правда… Ты меня любишь, но я не на первом месте, даже себя ты ставишь впереди: ты человек чести, ты более чем порядочен, у тебя есть взятые обязательства, ты блюдешь закон… Вероятно, я тебя за это и люблю. И хотя мы оба отказываемся это признать, приговор уже состоялся.

— Ты имеешь в виду Дели?

— Да. Ведь ты тянул время. Не хотел решать сам. Ты предпочитал, чтобы решение было принято не нами. Ты молился… и вот добился своего.

— Хоть сто послов мне грози, окончательно решать буду я, — вознегодовал он, ловя воздух. — Это дело только ускорит наш общий отъезд.

— Стало быть, ты уже знаешь, как поступишь? — Маргит смотрела прямо перед собой на белую мельницу маяка.

— И с самого начала знал.

Он ожидал дальнейших вопросов, думал, она будет добиваться правды, но Маргит, опершись на его плечо, напомнила:

— Завтра весь день за рулем. Тебе нужно отдохнуть.

Ее спина под его ладонью была пряма, он проводил Маргит в глубь комнаты, света они не зажгли. Он уловил на слух знакомые шелесты, шаги босых ног, и вот она явилась перед ним из тьмы, беззащитная и нагая. Остановилась, уронив руки, словно охваченная внезапным холодом, он, стоял перед ней на коленях всего в полушаге, но ни малейшего движения она больше не сделала, чтобы сблизиться, чтобы его щека уперлась ей в плоское лоно, а руки охватили бедра.

— Маргит, — прошептал он. — Огонечек ты мой.

От его прикосновения она вздрогнула, прижалась, давя ему губы.

— Утоли меня, словно это последние минуты моей жизни. Словно только то, что ты сейчас мне дашь, останется мне на целую вечность.

— Не говори так, — взмолился он. Его руки, скользнув по ее бедрам, сплелись в тесное кольцо. Она положила ему руки на плечи, ноги у нее подкосились, твердые соски как царапнули, прохладная кожа мягко текла в руках, и вот ее висок в облаке волос лег ему на плечо, лоб вжался в шею, она услышала грохочущий в нем молот, ощутила дрожь. Миг они стояли друг перед другом на коленях, вслушиваясь один в другого, словно кони на пастбище, скрещенные головами, зачарованно глядящие на закатное солнце, только изредка дрожь пробегает по спинам, играя красноватыми бликами.

Когда он высадил Маргит перед солнечным фасадом гостиницы на тенистом бульваре, где тибетки разложили на циновках под деревьями свою свалку редкостей, обломки статуэток, поддельную бронзу и деревянные маски, мальчишки посыльные обменялись радостными возгласами:

— Кумари Уорд. Доктор Уорд.

Они с разбегу били чемоданами во вращающиеся двери, толкая филенки, обитые начищенной до сияния медью. И сразу возникло чувство, что вернулся домой. Вдруг куда-то заспешилось. Плыли городские запахи асфальта, пылищи, накаленных плит тротуара, выхлопных газов и стружки.

Выехал на, смело, с размахом проложенную длинную цепь бульваров. Триумфальная арка — Ворота Индии, розовела на фоне выцветшего неба. Чуть подальше — высокие деревья и полощущие на ветру шатры аттракционов. Там он искал Кришана… Дальше — дорога к посольству, к Юдит, к месту, которое он здесь называл домом.

Удивило, что чокидар не стоит у калитки, а та распахнута. Коза с торчащими в стороны сосцами, задевающими за косматые ножки, посмотрела на Иштвана желтым неприязненным взглядом и продолжала щипать привядшие, давно не политые цветы.

Не могли же не слышать, как урчит мотор, но никто не вышел встретить хозяина. На веранде Иштван споткнулся о разворошенную постель и одеяло, тут же стояли глиняный очажок, полный серого пепла, и горшок, в котором кишели мухи. Под ногами хрустнули сухие листья, скрученные в трубочки долгой сушью.

И мигом пропала вся радость возвращения в прежний уголок. Дом стоял распустехой, ни Илона, ни мальчики здесь явно не ждут. Дверь в холл была не заперта, он вошел в душное помещение и направился на гомон голосов, закипая гневом при виде общего запустения. Издалека узнал старческое кряхтенье повара, тягучий голос уборщика, доносились и какие-то незнакомые женские всхлипы.

Представ на пороге, он застал врасплох целое общество. Кроме домашних, здесь были и соседские слуги, все сидели в кружок и о чем-то держали совет, запуская руки в большую сковороду с рисом и овощами. Стоял тяжелый дух, пахло табачным дымом, потом и чем-то горелым.

— Сааб, — ужаснулся уборщик. — Намаете джи.

Старик Перейра вытер жирные пальцы о латаную расхристанную сорочку, сложил ладони, низко поклонился, так что растрепался торчащий седой чуб.

— Что за сборище? Что тут происходит? Почему в доме грязь, почему не убрано? Открыть окна, навести порядок, — повысил голос Иштван. — Чтобы через час тут все сияло.

Чужие улепетывали, согнувшись в три погибели, как можно незаметнее, только выбравшись на знойный двор, распрямляли спины — и топотали по камню босые пятки.