Плохо быть богатой - Джудит Гулд

Как только он оказался в ней, ее охватила паника. Она тут же застыла и, уперевшись руками, попыталась освободиться из-под навалившейся тяжести. Но его руки, его нежные руки крепко держали ее. Она отчаянно извивалась, дергалась, пытаясь сбросить его тело. Даже ее внутренние мускулы там, где он сейчас находился, пытались вытолкнуть его.

Но это сжатие, наоборот, делало его проникновение еще более вожделенным, доставляя ему опьяняющее, сладострастное удовольствие. Ему хотелось кричать, забыв обо всем на свете.

Но закричала она.

— Не-е-ет! — в тот момент, когда он медленно и настойчиво продвигался дальше. — Остановись! Пожалуйста… ты должен остановиться! — Кошмарные образы прошлого вновь ожили в сознании, проносясь все быстрее и быстрее по мере того, как прошлое сближалось с настоящим.

— Не-е-ет! — пронзительно кричала она. Голова билась о подушку, волосы разметались — Прекрати! Прекрати это! — Внезапно ее отчаянные мучения сменились ослепляющей яростью, и изо всей силы она начала бить Дункана кулаками по спине, по плечам, по груди. Она дергалась и брыкалась, даже ударяя пятками, пытаясь сбросить его. Когда она поняла, что ничего не получается, она попробовала укусить его, но не смогла дотянуться. В отчаянной попытке освободиться она старалась попасть ему коленом в лицо. Он вовремя отвернулся.

— Перестань! — По ее лицу текли слезы. — Я же сказала — перестань, пожалуйста, перестань! — всхлипывала она.

Именно слезы, а не крики и сопротивление, заставили Дункана замедлить свое движение. Он не мог причинять своей любимой такую боль и страдания. Он хотел любить ее, а не взять силой, как произошло в ее прошлом, из-за чего она так мучилась. И он застыл в нерешительности.

„Обещай мне одну вещь… — она сказала это всего несколько минут назад, — если я буду сопротивляться, не останавливайся…"

Так она говорила, но думала ли так?

Что же делать: сдержать обещание или уступить ей?

Нет, я не могу принуждать ее, она так отчаянно сопротивляется…

Но в тот момент, когда Дункан был готов оставить ее, он вдруг понял, что уже не ощущает ударов, не слышит криков. Ее тело, вместо того чтобы сопротивляться, — о, неужели? возможно ли это? — прижималось навстречу, стараясь поглотить его.

— Док? — услышал он ее шепот. — Почему ты остановился?

Взглянув в ее глаза, он все понял. Вся ее женская страсть, сдерживаемая так долго, наконец вырвалась и захлестнула ее жарким потоком.

— Кто сказал, что я остановился? — И с этими слонами он вошел в нее до конца, всем своим существом чувствуя ее жаркое, ищущее нутро. Его движения были медленны и ритмичны.

— О, да! — Ее дыхание участилось, тело жадно вздымалось навстречу и опускалось, чтобы вновь принять его, не желая отпускать. — О, Боже, да!

Кошмары и страдания исчезли. Они навсегда отошли в прошлое и больше никогда не вернутся. Теперь была только всепоглощающая страсть и жажда любви, она желала давать и брать, утверждая свое женское начало и веру в мужчин, по крайней мере — в одного, утверждая навсегда.

Если еще совсем недавно она кричала от ужаса и отчаяния, то теперь стонала и вскрикивала от переполнявшего ее наслаждения; руки уже не отбивались, а притягивали и сжимали. Они погрузились в океан страсти, волны которого еще крепче соединяли их тела. У обоих одновременно перехватило дыхание: словно с высокого пенистого гребня они стремительно понеслись вниз и в следующую секунду, ослепленные тысячей молний, оказались наверху бушующей волны.

Тяжело дыша, обессиленные, они лежали рядом. Медленно возвращалась реальность, и, когда Билли открыла глаза, в них было радостное удивление. Приподнявшись на локте, она посмотрела на Дункана.

— О, док, док! — прошептала она, с трудом сдерживая слезы. — Ты сделал это! Ты сделал меня свободной! Ты вернул меня к жизни!

— Если это чья-то заслуга, то только твоя.

— Нет, наша, — снова прошептала она. Он улыбнулся, видя ее как в тумане.

— Док?

— М-м-м? — Затем, сев, нежно провел пальцами по ее лицу.

— А мы можем все повторить? Сейчас?

— Как, уже? — выдохнул он, изображая отчаяние и притворяясь, что у него нет сил.

Она потрясла его за плечи.

— Ну ладно, док, — так же шутливо уговаривала она, накрывая горячей рукой его член. — У нас потеряно столько времени!..

Он притянул ее к себе и тихо сказал:

— В таком случае, давай повторим.

53

— Мам! Ну я не могу пойти одна! — ныла Аллилуйя, уставясь на мать огромными, умоляющими карими глазами.

Они говорили о вечеринке у подруги, и Аллилуйя стояла в дверях, готовая к решительным действиям.

Эдвина только что сбросила туфли от „Беннис-Эдвардс" за четыреста долларов из желтой ткани с огромными пурпурными тюльпанами (глядя на них, даже сама Имельда Маркос позеленела бы от зависти), небрежно швырнула затянутый в талии жакет из желтой шотландки и наполовину расстегнула желтую же шелковую блузку. Затем, вздохнув с облегчением, растянулась на софе, словно надувная кукла, из которой выпустили воздух. Наконец-то закончился ее одиннадцати- или двенадцати-? часовой рабочий день, и она уже находилась в полной прострации.

— Ал, — простонала Эдвина, — дорогая моя, наидражайшая, пожалуйста. Не сейчас. Я при последнем издыхании, можно сказать — на предсмертном одре.

— Ну и что? У всех будут сопровождающие, а у меня — нет! — продолжала Аллилуйя, ходя взад и вперед перед софой. Остановившись, она воздела руки. — Ты поставишь меня в совершенно маразматическое положение!

— Тебя?! — Эдвина не в силах была подавить улыбку. — Это невозможно.

— Я серьезно, ма! И ты должна сказать „да"! Некогда спорить! Вечеринка… завтра!

— Да что за вечеринка-то, в конце концов? Просто собираются отпрыски Одиноких Родителей?

— Будет ин-те-рес-но. — И Аллилуйя закатила глаза.

— Ал, радость моя, дай время сообразить! Я только ввалилась, а ты знаешь, что в это время я могу воспринимать все только по очереди. Завтра, говоришь. Так, дай подумать… завтра… завтра… Наверняка у меня уже что-то запланировано. Черт, не помню что! Надо посмотреть в книжке. — Эдвина глубоко вздохнула: все ее тело — от кончиков волос до пяток — разваливалось на куски, оно болело, оно растекалось. — Вот что. А почему бы тебе не подать своей измученной, обессиленной матери холодненького марти-и-ни, ну, как я люблю? А потом, пока я пью, ты бы сделала мне свой неповторимый ножной массаж, а? — И Эдвина, пошевелив пальцами, с надеждой посмотрела на нее. — Другими словами, верни меня к жизни, моя сладкая. Оживи меня.