Ключ от всех дверей - Софья Ролдугина

«Мило, Мило, Мило…»

Да что такого в воздухе этой комнаты, что заставляет меня пылать и путает мысли?

Наваждение…

— А он… — его дыхание пощекотало мою шею. — Он любит вас?

— Да… Да, да!

Молчание.

— Он… говорил об этом?

Безжалостная память не дала мне солгать. Даже самой себе.

— Нет… не говорил, но…

— А почему тогда вы думаете, что это он — ваша судьба, Лале? — обласкал меня глубокий голос, растворяясь в горячей крови. — Вдруг это — просто притяжение тел? Любовь вечна, а влечение — проходит с рассветом… Говорил ли он, что любит вас, Лале?

— Нет… — по моим щекам уже не останавливаясь катились слезы. Жар в комнате, аромат благовоний и кожи Кирима, прохладные ладони, обхватывающие мое лицо — все это сводило с ума вернее, чем многолетнее одиночество. — Не говорил!

Руки медленно соскользнули на плечи. Я открыла глаза, встречаясь взглядом с Киримом.

— А я люблю вас, Лале. Любой — одинокой, безумной, веселой, грустной… — с неожиданной страстью прошептал он, и безупречная маска его раскололась под наплывом чувств. — С первой минуты, как я увидел вас на вечере леди Хрусталь — такую хрупкую и сильную… Я люблю и желаю вас, и вы знаете, что это не ложь… Ведь мои уста распечатаны эликсиром… — он наклонился — ниже, ниже, пока почти не коснулся моих губ. — Оставайтесь со мною, Лале… Вы так одиноки, как и я…

Одинока? Нет… у меня есть…

— Это неправильно, — попыталась я отстраниться, но руки на моих плечах держали крепко… или это я ослабела?

Наваждение, наваждение…

Кирим вдруг рассмеялся — и отстранился от меня.

— Неправильно? Я знаю вас, Лале, и понимаю, так, как никто никогда не поймет, — произнес он, удерживая мой взгляд. Мир окрасился в багрово-черные тона, сердце колотилось в горле. — Я знаю, какая вы… Лале…

Лишь время бесконечно, как и Вы.И тянутся мучительно часыОт ледяной полночной синевыИ до жемчужной утренней росы.

И сколько не прошло бы горьких лет —Вы неизменны. Такова судьба.Но времени отравленный стилетПронзает грудь владыки и раба,

А Вы все так же — смотрите в окно,И кто-то рядом — скрашивает час.И Вам отчаянно желается одно:Чтоб этот кто-то не оставил Вас!

Признанья нежные и огненная страстьУгаснут, не оставив ничего.И он уйдет. И Вы, чтобы не впастьВ безумие — забудете его.

Когда-нибудь истают дней мосты,Как будто лед, во времени лучах.А Вы… останетесь — молчать средь пустоты,С улыбкой сумасшедшей на устах…

Это было больно — слушать его тихий голос, но когда Кирим замолчал, стало еще хуже.

— Лале, — негромко позвал он… и я сломалась.

Слабая, слишком слабая… Скверная ученица… отвратительная наставница…

— Мило… — простонала я, подаваясь вперед — куда угодно, лишь бы меня обняли, погладили по голове, сказали, что все хорошо…

— Нет никакого Мило, — отозвался Незнакомец жарким шепотом. — Есть только я. Тебе мало меня? Лале?

Я не говорила ничего. Я плакала, чувствуя, как ночными мотыльками поцелуи нежно скользят по моему лицу, спускаются на плечи… и вот уже делся куда-то камзол, и разлетелись колокольчики с косичек — нет больше серебряного перезвона, что вернет мне разум. А руки Кирима больше не были холодными, нет — они обжигали обнаженную кожу. И глаза тонули в сумрачных тенях, пронизанных алыми сполохами, и шелково касались лица пряди огненных волос, а я… я плакала.

— Лале, — донеслось сквозь туман, и цепочка мягко натянулась. — Могу я снять это?

«Ключ?» — пробилась единственная мысль через зыбкое марево.

— Нет…

Зачем? Он не мешает, совсем нет… Лило никогда не мешал… Но рядом со мною — не Лило… кто же?

— Мило… — сорвалось с губ.

Дохнуло жаром чужого тела.

— Ах, Мило? Значит, так? Будет тебе Мило!

— Ми…

Но он не дал мне договорить, просто накрыв мои губы своими. И я растворилась в этом, забывая себя… забывая все…

…так близко, кожа к коже, и бабочкино крыло не поместится между нами, и плавятся на губах поцелуи, и вспыхивает что-то острое в душе… и так больно, и так сладко…

А потом вдруг словно порыв ветра пронесся по этой комнате, наполненной огненной страстью. В сомкнутые веки ударил свет…

— Лале! — потрясенно воскликнули у дверей. — Госпожа… вы?…

И лишь звука его голоса хватило, чтобы прогнать дурман.

— Мило! — резко распахнула я глаза, холодея. Ключ на груди полыхнул горячо, словно уголь.

Темная фигура замерла в светлом проеме дверей. Вокруг нее вились мотыльки — беспорядочно, хаотично.

— Лале… — беспомощно выдохнул мальчишка. — Значит, я…

— Мило, это не…

Но дверь уже хлопнула.

Что я наделала…

Кажется, на то, чтобы одеться, у меня ушла всего минута. Я лихорадочно натягивала на себя вещи — как попало, поскальзывалась на рассыпанных колокольчиках, которые звякали жалко, потерянно. Старалась не смотреть на обнаженного Кирима, застывшего в багряном полумраке комнаты. Волосы Незнакомца разметались по плечам, накрыли опущенное лицо… но даже сквозь рубиновую завесу я видела, как сияют его глаза — один желтым светом, другой — аквамариново-синим.

Я хотела ненавидеть Кирима. Но не могла. Не могла.

— Удачи, Лале, — донеслось мне вслед, когда я хлопнула дверью, желая лишь одного — попасть к Мило.

Сила Хранительницы ключа привела меня на вершину башни. Той самой, высокой, где мы встречались когда-то с Лило. Я выскочила из нарисованной на перилах низенькой дверцы — и метнулась к замершей на фоне закатного неба высокой фигуре.

— Мило! — крикнула я, задыхаясь. — Прости, я…

Он обернулся — резко, в запрещающем жесте выставляя перед собой ладони… и попятился назад.

Еще шаг — и он сорвется.

— Я ненавижу вас, Лале! — голос его ломался. Такое дорогое, такое знакомое лицо было искажено гримасой боли, а светлые ресницы слиплись от слез. — Ненавижу! — крикнул он отчаянно, размазывая по щекам соленые дорожки. — Убирайтесь! Ненавижу! Ненавижу!

— Мило… — прошептала я потерянно. Земля стремительно уходила из-под ног.

А он вдруг шагнул ко мне — вплотную — и прокричал прямо в лицо:

— Ненавижу вас!

И я наконец поняла, о чем говорит мой Мило.

И сошла с ума.

Глава двадцать третья, в которой Лале выводит на чистую воду Его величество властителя вод Ларру и ступает в тени