Путь домой. Книга вторая - Олег Верещагин:

— А что с продуктами? — осведомился Сергей. — Ты уже прикинул, кого будем есть первым? По-моему, надо кого-нибудь из девчонок. У них мясо понежней. А у тебя, например, одни жилы.

Я не успел подыскать достойного ответа — в дверь просунулась белобрысая голова Анри:

— Олег, — позвал он, — поди сюда.

— Иду, — я отпихнул по столу журнал, и выбрался наружу, под оглушающее солнце, от которого не было тени. Но тут, по крайней мере, поддувал ветерок снизу, от воды. Он тоже был тёплый, однако создавал хотя бы иллюзию прохлады. Анри стоял возле борта вместе с Джерри. Остальные раскинулись на палубе тут и там, кто-то лениво плескался в купальне — спущенном за борт парусе, который решили использовать хоть так.

— Чё случилось? — поинтересовался я. Джерри негромко сказал:

— Тайфун идёт, — а Анри подтвердил это несколькими энергичными кивками. Я быстро осмотрелся — нигде на белом от зноя небе не было ни облачка, море лежало ровное, как стекло. Я поинтересовался:

— Вы что, перегрелись?

— Послушай, — предложил Джерри, — только внимательней.

Я прислушался, сам не зная, к чему… и услышал.

Воздух, вода и небо тихо звенели. Это была не та звонкая тишина, которая рождается иногда в полном молчании. Это был именно звук. И в нём жила угроза.

— Слышу, — коротко ответил я.

— Мы с отцом ходили на яхте, — сказал Джерри. — Ну — там. И один раз такое было в Коралловом море. Я не знаю, как нас не утопило — трепало трое суток.

— Подъём, блин!!! — уже не слушая его, заорал я. — Все на палубу! Живей! Тревога!..

…Ураган обрушился на нас через семь минут после того, как мы в бешеном темпе приготовили всё, что только можно, к «трёпке». Я не знаю, как это описать толком. Только что всё было, как прежде, лишь этот страшный звон сделался слышен всем. А через какие-то секунды уже не было ни неба, ни океана, ни воздуха, ни воды, ни солнца — ничего.

Ни-че-го.

Мы оказались среди чёрно-синего воющего пространства. Верха и низа тоже не оставалось… Голоса исчезли. Дышать стало почти невозможно — воздух смешался с водой. А необъяснимая молниеносность произошедшего давила ужасом.

Я приказал всем убираться в надстройки. Сергей и я прикрутили себя к румпелю, Ясо привязался к бушприту, хотя вряд ли там что-то можно было увидеть — но тут должно было быть полно коралловых рифов, а на такой напороться значило погибнуть.

Во время шторма в Атлантике такого — даже похожего — не было.

— Поставит бортом — перевернёт! — крикнул Сергей. Он орал мне буквально в ухо, я видел, как жилы вздулись на лбу и шее, но мне казалось, что он шепчет. — А так ничего! Пока идём вразрез — ничего!

Я подумал, что, если сорвёт закрышки люков, то мы пойдём ко дну после первой же волны так и так, без разворота бортом. И тут же мысль оборвало — когг застыл над водяной пропастью с Останкинскую башню глубиной, а главное — застыл точно носом вниз. Потом он рухнул, и я не закричал только потому, что закусил щёку до крови. Но глаза удержать открытыми не смог. Абсолютно чужой голос Сергея простонал: «Дер-жи-и-и!..» — переходя в хрип, и я вцепился в румпель и окаменел, сросся с ним и с палубой, понимая, что сейчас миллионы тонн водяной горы расплющат нас сверху, и последнее, что я почувствую, будет чудовищная боль в лопающихся лёгких…

Мы летели куда-то вверх, и я знал, что дышать нельзя. Потом я открыл глаза. Палуба кипела скатывающейся по ней водой. Когг летел на гребне волны почти на боку. Я выплюнул кровь, рот наполнился солёной водой, раненую щеку обожгло болью. Сергей смеялся, мотая слипшейся гривой.

Мне показалось, что меня окликают. Наклонив голову, я увидел у ног лицо Кольки — вцепившись руками в леер, он что-то кричал перекошенным ртом.

— Что?!?! — крикнул я.

— Течь! — донеслось до меня, как с другой планеты. — В трюме! М-мать!

— Затыкайте! — заревел я. — Заделывайте!

Колька исчез. Вода мешалась на мне с таким же солёным, но холодным потом. Если подались доски, то — всё… Неужели где-то что-то не проверили?… Всё, всё, всё… Я ждал удара, разворота корпуса… после чего от нас или останутся щепки, или мы пойдём на дно.

Это был даже не страх. Страх — когда видишь опасность, контролируешь её и можешь избегнуть, ищешь и находишь выход. А сейчас — что я мог контролировать, как избежать?

Мы прошли через волну.

— Успеют залатать! — крикнул Сергей. — Смотри, Ясо держится!

Действительно, грек, распластавшись на бушприте, махал нам рукой. Я успел различить на его лице улыбку — и корабль вновь ухнул вниз…

— Терпи, Олег, — сказала Танюшка. Огонь свечи мотало вместе с ней, а мне казалось, что я сижу нормально, всё остальное же пляшет бесконечную дикую сарабанду.

Я положил руки на стол, и Танюшка, сжав зубы, словно ей тоже было больно, плеснула на них морской водой из котелка. Прямо на кровоточащие лохмотья «живой» кожи и открытые раны.

Это была не боль. Я не знаю, что это было, потому что я просто потерял сознание. Милосердно. Сразу же, до того, как мозг успел осознать ощущения…

…А вот пришёл я в себя от боли. Танюшка обрезала своим коротким ножом самые торчащие куски кожи, бросая их на пол. Я смотрел на это и держал руки плотно прижатыми к столу.

— Больно? — в глазах у Таньки стояли слёзы.

— Тань, давай, давай, — спокойно сказал я. У Сергея терпения не хватило — или Ленка оказалась не такой ловкой, я слышал, как он ругается. — Делай. А я буду рассказывать тебе, какие у тебя красивые глаза… только немного заплаканные… это почему?

— Да ну тебя, ты бы хоть на левую свою крагу надел! — Танька достала самодельные бинты. — Сейчас ещё срезать буду…

— Как там Олег? — тоскливо спросила в пространство Ленка Власенкова. — Пойду выгляну…

— Сиди, — приказал я.

— Одним глазком! — жалобно попросила Ленка. Я ничего н6е стал повторять, и она осталась сидеть.

Боль стала нестерпимой, жгучей — я почти воочию увидел языки пламени, лижущие мои ладони. Как тогда, зимой, когда меня пытали негры… очень больно.

— И попка у тебя очень красивая, — зло сказал я, почти выключаясь. И не выдержал: — Ну больно же, Танюшка, очень больно!

— Радица! — не выдержала Танька. Спокойная, замкнутая сербиянка подошла и, присев на её место, занялась моими руками. А Танюшка присела рядом со мной и запечатала мне рот поцелуем. Потом снова и снова, горячо шепча: — Потерпи, миленький… чуть-чуть потерпи… вот так, вот так… поцелуй меня тоже…

Губы у неё были горячие и солёные от слёз.

Каюту швыряло и кидало, как обувную картонку, которую пинают ногами развеселившиеся мальчишки.