Волк с Уолл-стрит - Белфорт Джордан

Сказав это, я стал терпеливо ждать.

Она придвинулась ко мне ближе и печально улыбнулась:

– Не знаю. Думаю, это сработал инстинкт. Знаешь, когда видишь такое в фильмах, тебе даже в голову не приходит, что это может случиться с тобой в реальной жизни. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Черт возьми, это просто невероятно! Она так и не назвала меня героем! Надо быть более конкретным.

– Да, понимаю. Никогда не думаешь, что может случиться что-нибудь в таком роде, но когда это случается, инстинкт берет верх. Наверное, именно поэтому я сделал то, что сделал.

Очнись, Герцогиня! Ради бога, сообрази, чего я от тебя хочу!

Похоже, она вняла моим молчаливым мольбам, потому что обняла меня и сказала:

– Боже мой! Ты был неподражаем! Я никогда такого не видела. Я хочу сказать… нельзя описать словами, каким ты был великолепным. Никто не сдвинулся с места, и только ты…

Бог ты мой! Она изливала свое восхищение, но так и не сказала волшебного слова!

–… и ты… я хочу сказать… ты просто герой, милый!

Ну наконец!

– Я так горжусь тобой! Мой муж – герой!

Она горячо поцеловала меня.

В этот самый момент я понял, почему каждый ребенок хочет стать пожарным. Потом я увидел, как Эллиота уносят на носилках.

– Пойдем, – сказал я. – Давай поедем в больницу и проследим, чтобы они там ничего не испортили после того, как я приложил столько усилий, чтобы спасти жизнь Эллиоту.

Двадцать минут спустя мы уже были в приемном отделении больницы Маунт-Синай, и первый прогноз выглядел ужасным: у Эллиота, видимо, пострадал мозг, он может всю оставшуюся жизнь провести в состоянии овоща.

По пути в госпиталь Герцогиня позвонила Барту, и вот теперь я шел следом за ним в реанимацию, где стоял безошибочно опознаваемый запах смерти. Там были четыре врача и две медсестры. Эллиот лежал на спине на операционном столе.

Барт не работал в больнице Маунт-Синай, но его слава, по-видимому, бежала впереди него, потому что все собравшиеся в реанимации врачи знали, кто он такой. Один из них, высокий мужчина в белом лабораторном халате, сказал:

– Он в коме, доктор Грин, и не может дышать самостоятельно. Функции мозга угнетены, сломаны семь ребер. Мы ввели ему адреналин, но никакой реакции не последовало.

Врач посмотрел Барту в глаза и медленно покачал головой, словно говоря: «Он не выживет».

И тогда Барт Грин сделал самую странную вещь на свете. С неколебимой уверенностью он подошел к Эллиоту, схватил его за плечи, прижался губами к его уху и строгим голосом прокричал:

– Эллиот! Немедленно очнитесь! – и стал немилосердно трясти его за плечи. – Эллиот, я доктор Барт Грин, и я приказываю вам перестать валять дурака и немедленно открыть глаза! Вас ждет жена! Она хочет видеть вас!

И после этих простых слов – и несмотря на то, что большинство мужчин предпочли бы умереть, чем вновь увидеться с Эллен, – Эллиот послушно выполнил команду Барта и открыл глаза. В следующую секунду работа его мозга возобновилась в нормальном режиме. Я огляделся – все врачи и медсестры разинули рты от изумления.

И я тоже. Это было чудо, сотворенное чудотворцем! От удивления я стал качать головой и краем глаза заметил большой шприц, наполненный прозрачной жидкостью. Прищурившись, я прочитал этикетку: морфий. Очень интересно. Зачем морфий умирающему человеку?

Неожиданно меня охватило острое желание схватить шприц с морфином и тут же вмазаться. Я даже не успел понять, почему возникло это желание. Я был чист уже почти месяц, но теперь это не имело никакого значения. Украдкой оглядевшись, я увидел, что все медики склонились над Эллиотом, все еще ошеломленные таким замечательным поворотом событий. Бочком подкравшись к металлическому поддону, я схватил шприц и сунул в карман шортов. Кажется, никто этого не заметил.

Уже в следующее мгновение я почувствовал, как карман становится горячим… очень горячим… Господи Иисусе! Морфин буквально прожигал мне дыру в кармане! Я должен был немедленно вмазаться!

– Это самое невероятное из того, что я видел в своей жизни, – сказал я Барту. – Пойду сообщу всем эту радостную новость!

Когда я рассказал собравшимся в приемном покое, как Эллиот чудесным образом вернулся к жизни, Эллен стала плакать от радости и обнимать меня. Я с трудом избавился от нее, сказав, что мне срочно надо в туалет. Когда я уже уходил, Герцогиня схватила меня за руку и спросила:

– С тобой все в порядке, милый? Что-то ты неважно выглядишь.

Улыбнувшись жене, я ответил:

– Со мной все в порядке. Просто мне нужно в туалет.

Завернув за угол, я рванул к туалету не хуже спринтера. Распахнув дверь, влетел в одну из кабинок и заперся. Потом вынул шприц, спустил шорты и отклячил зад, чтобы вмазаться. И тут – о ужас!

У «шприца» не было поршня!

На самом деле это была одна из тех новомодных безопасных упаковок, которыми можно уколоться, только вставив их в специальное приспособление. У меня в руках был бесполезный флакончик морфия с иголкой… но без поршня! Какой облом! Я с тоской смотрел на флакон… и тут меня осенило!

Натянув шорты, я помчался в магазин подарков на другой стороне улицы, купил там леденец «чупа-чупс» и снова заперся в туалете. Стянув шорты, я воткнул иглу в ягодицу, потом взял палочку от леденца и, пользуясь ею, словно поршнем, выдавил в мышцу все содержимое флакона до последней капельки. И сразу внутри меня словно взорвался пороховой бочонок!

О боже! Должно быть, я попал прямо в вену, потому что вставило меня невероятно быстро. Я упал на колени, во рту резко пересохло, внутренности обожгло словно кипятком, глаза горели огнем, в ушах гудел колокол Свободы, анальный сфинктер напрягся, словно кожа барабана, а это всегда было для меня верхом блаженства!

Так я и сидел на полу туалета – герой со спущенными шортами, и в заднице у меня торчал шприц. Через некоторое время я сообразил, что Герцогиня, должно быть, волнуется, раз меня так долго нет.

Через пару минут я уже шел по коридору в сторону приемного покоя, где ждала меня Герцогиня, и тут меня неожиданно окликнула какая-то пожилая еврейка:

– Сэр?

Я повернулся к ней. Она, нервно улыбаясь, ткнула пальцем в мои шорты и сказала:

– Там у вас сзади… посмотрите на свой зад!

Оказалось, я так и шел по коридору с торчавшей в заднице иглой – словно раненый бык, в которого матадор только что воткнул бандерилью. Я улыбнулся доброй старушке, поблагодарил ее, выдернул шприц, бросил его в урну и снова направился к приемному покою.