Высшая легкость созидания. Следующие сто лет русско-израильской литературы - Роман Кацман

это часто бывает, история повторяется в виде фарса, и таким сообществом выступает организованная преступная группа торговцев водкой, в которой, правда, участвует уже не Залман, а его жена. В обоих случаях моральное падение служит инструментом духовной работы, то есть очередным уроком в школе повседневной агиографии, и таким образом самой праведности придается некоторая двусмысленность, как и в «Хождении в Кадис», хотя и в значительно более мягкой форме: в обоих случаях школа праведности строится на ошибках и падении, но в «Бесах и демонах», как и подобает сказочно-легендарному жанру, зло отделено от протагонистов и выведено в образах злодеев и демонических существ.

Как уже было сказано, на хронотопе ученичества строятся и другие романы Шехтера, и в некоторых из них он реализован в чистом виде. Так, «Второе пришествие кумранского учителя» – это история об обучении юных праведников-магов в кумранской секте терапевтов в эпоху зарождения христианства. «Вокруг себя был никто» – повествование о фальшивых и истинных наставниках, встречающихся на пути тех, кто ищет учения и стремится к духовной работе в современном мире, не менее жестоком и «не плоском», чем древний или средневековый [Шехтер 2004]. Основная сюжетная коллизия в романе «Астроном» – это история обучения юного астронома-мага, старшеклассника советской школы, каковое включает в себя путешествие в прошлое его семьи, в рассказы его отца о войне, в его сны и фантазии, а главное – в мир ставших реальностью мифов, заполняющих тайный мир, ведомый его наставнику, Киве (Акиве) Сергеевичу, а затем и ему самому. В романе звучит фраза о том, что «душа любого человека трехсоставна <…> Святое, человеческое и звериное – вот и все компоненты» [Шехтер 2007: 119], и за всеми его многочисленными событиями стоит история становления святого через человеческое и звериное, ибо «тяга к божественному есть часть человеческого характера» [Шехтер 2007: 123]. Как и отец Сантьяго в «Хождении в Кадис», астроном-наставник учит героя, Мишу, что «мир не плоский» [Шехтер 2007: 143], и это означает, что путь к божественному лежит через войны, в которых нет абсолютно правых и неправых, через тайное знание, изложенное в средневековых трактатах о драконах, через исповеди греховных римских язычников, пораженных встречей с иудаизмом. Оказывается, что речь идет, как и в других романах, о принадлежности сообществу праведников:

Истинные же астрономы отдалились от всех этих зол и целиком служат подлинной философии и вере, и знают, как выбрать время нужных сочетаний звезд, в которое они могут, с Божьего позволения, многое сделать целительным искусством природы. Истинные же астрономы пользуются определенными словами и действиями, но не заклинаниями магов и старушонок, а согласно благодати, данной философу в области служения Божеству, совершают молитвы и жертвоприношения [Шехтер 2007: 152].

Кива Сергеевич – «истинный астроном», и, как другие учителя в романах Шехтера, он владеет не только знанием, но и истиной, силой и смыслом праведности:

И знай, что все чудеса и странности в нашем мире сотворены всемилостивейшим Богом для испытания праведников и наказания грешников. Многими способами проверяет Судия сердца смертных, и главный из них, как оценивает человек чудеса бытия: приписывая их магии и демонам, или во всем усматривая Высшую волю [Шехтер 2007: 157].

Главная цель обучения – каким бы прикладным знаниям и умениям ни обучаться – это воспитание праведника, при этом чудо должно восприниматься праведником не как работа по преобразованию действительности, а как проявление воли наивысшего Учителя, постоянно экзаменующего своих учеников. Школьная модель обнаруживается, таким образом, в основании не только хронотопа главного героя Шехтера и его основного мифа, но и его космологии в целом.

В приведенном выше отрывке особый интерес представляет выражение «чудеса бытия»: чем они отличаются от просто чудес? Очевидно, что это выражение расширяет понятие чуда до масштабов понимания бытия как перманентного чуда или понимания чуда как становления и реализации бытия. Эти чудеса повседневности или повседневность чудес и есть школа воспитания праведника. «Астроном» располагается посередине между «Бесами и демонами», где представлена метафизическая модель праведности, которой свойствен ценностный абсолютизм и вера в авторитетный источник истины, и «Хождением в Кадис» с его реалистической моделью праведности и этическим, религиозным и философским скептицизмом. В то же время их всех объединяет убеждение в том, что праведность и святость прописываются в живом теле бытийного и даже бытового. «Астроном» до предела насыщен описаниями реальных и изобретенных способов, при помощи которых осуществляется эта бытийная агиография: ритуалы, секты, религии, семейные и племенные мифы – все они служат высказываниями, которые вписываются в повседневность, изменяя ее состав. Этот процесс трудно даже назвать распространением святости (или, в терминах Элиаде, расширением иерофании на всё, вплоть до профанных объектов [Элиаде 1999:28–87]), поскольку это понятие предполагает существование некой среды, отдельной от святости, в которой последняя с тем или иным успехом может распространяться; скорее, становление святости тождественно становлению бытия, рождается и распространяется вместе с ним. Реальность всегда уже предполагает существование невоспринимаемого измерения объектов, что понимается, справедливо или нет, как тайное знание; раскрытие реального в метафизической плоскости приравнивается к чуду, а в социокультурной и психологической плоскостях – к становлению идентичности героя как того, кто эту тайну в состоянии познать; и наконец, такой герой представляется, справедливо или нет, как ученик-праведник, а такое понимание реальности представляется как осознание «не плоскости», сложности, противоречивости мира, каковое осознание латентно присутствует и в более реалистических, и в более магических произведениях Шехтера.

«Соседи»

Особое место в творчестве Шехтера занимает цикл рассказов под условным названием «Соседи», в которых жизнь евреев в Европе в разные исторические моменты тонкими нитями сплетается с жизнью Тель-Авива. Некоторые из них отчасти напоминают иерусалимские и хайфские сказки Соболева. С одной стороны, это истории о чудесном, но, с другой стороны, чудесное и мистическое перенесено на внутренний план восприятия, остается тайной, мерцающей за передним реалистическим планом. Как и другие произведения Шехтера, многие рассказы цикла посвящены праведникам, спасающим этот мир и души людей, тонущих в ужасающей пучине его истории. Герой рассказа «История одесского раввина» – молодой раввин Ишаягу, Шая, выпускник Воложинской ешивы, мечтает о высоком служении в общине духовных людей, но получает назначение в Новобазарную синагогу Одессы, общину которой составляют простые работяги. Тем не менее там ему открывается подлинный смысл духовности, по прошествии лет он становится каббалистом, и перед ним раскрываются, в частности, страницы будущей истории: он предвидит надвигающуюся катастрофу накануне Первой мировой войны и вовремя переезжает с семьей в Палестину, а во время Второй мировой войны при помощи своего тайного знания он приводит армию Роммеля к поражению под Эль-Аламейном,