Индивид и социум на средневековом Западе - Арон Гуревич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Исходный пункт рассуждений Библера: с личностью в том или ином ее обличье мы имеем дело на протяжении всей европейской истории. Он последовательно рассматривает вопрос о личности в античной культуре, в культуре Средневековья и в культуре Нового и Новейшего времени. Всякий раз это иная, новая личность, с собственной, только ей присущей структурой, но то, что мы имеем дело с личностью, читая трагедии древнегреческих авторов или погружаясь в жития святых, столь же несомненно для него, как и при вхождении в мир новоевропейского романа. Библер отмечает ошибочность взгляда М. М. Бахтина (одного из главных героев его интеллектуального универсума), который полагал, будто личностное начало впервые проявляется у стоиков, Марка Аврелия или у Августина. Профилирующую линию в развитии античной философии от Демокрита до Платона и Аристотеля он усматривает в развитии идеи становления личности[407]. Библер специально останавливается на вопросе о соотношении маски, личины (prosopon) и подлинного лица актера античной трагедии.
Ряд мыслей высказывает он и о личности героя новоевропейского романа. Но – и это nota bene! – в центре его размышлений стоит индивид христианского Средневековья. Тот, кто впервые встретился с этим сочинением Библера, не зная ничего о его творчестве помимо «Исторической поэтики личности», может легко вообразить, что автор – медиевист. Между тем Библер, разумеется, не исследовал средневековые тексты, в лучшем случае он должен был довольствоваться немногими их переводами на русский язык. Он более или менее внимательно следил за научной литературой по медиевистике, появлявшейся в нашей стране в годы, когда он создал свои рукописи, в несравненно меньшем числе, нежели ныне. Средством, которое помогло ему преодолевать всевозможные профессиональные препоны и трудности, несомненно, была интуиция.
Второе. Итак, в поле его зрения – индивид Средневековья. Для понимания специфики его сознания, по мнению Библера, нельзя упускать из виду, что жизнь средневековых христиан протекала sub specie mortis. Вслед за Филиппом Арьесом Библер признает, что моментом, когда индивидуальная личность получает свое окончательное завершение, а следовательно оценку, была смерть. Лишь в смерти индивид обретает свое собственное Я. Для того, чтобы понять личность святого, нужно вдуматься в повествование о его блаженной кончине. Отправляясь от этого момента, читатель или слушатель жития, мысленно пробегая «биографию» святого, мог в полной мере ощутить и осознать святость героя благочестивого повествования.
Разумеется, Библер не испытывает необходимости детально анализировать отдельные агиографические тексты. Он довольствуется размышлением над житиями святых в целом, как над специфическим и одному только Средневековью присущим жанром словесности. И здесь я должен заметить, что в некоторых новейших исследованиях житий выясняется, что при всем самодовлеющем воздействии топики, общих мест, повторяющихся из одного произведения в другое формул, исследователям в ряде случаев удается вычленить кое-какие психологические особенности героев этих повествований или, во всяком случае, обнаружить установку автора жития на конкретное, неповторимое и индивидуальное в характеристике его героя (в другом разделе этой книги я ссылался на работы Н. Ф. Ускова; здесь же я считаю нужным отослать читателя к статьям Ю. Е. Арнаутовой).
В глаза не может не броситься то, что, рассуждая о личности и индивидуальности средневекового христианина, Библер вовсе обходит стороной такие жанры тогдашней литературы, как исповедь, мемуары, апологии и иные сочинения автобиографического и биографического свойства. Между тем совершенно очевидно, что в подобных сочинениях облик средневековой личности выступает с куда большей отчетливостью, нежели в житиях. Но не будем предъявлять тех претензий философу, какие были бы уместны при суждении об исследовании профессионального медиевиста.
Библер избирает другой путь рассуждений. Он мысленно вводит средневекового верующего в храм Божий. Структура собора, в особенности – готического, взятая и в целом, и в деталях, представляет собой своего рода реплику универсума, сотворенного Богом. Соответственно, верующий, входя в собор, не мог не приобщиться к тайнам божественного творения и не ощутить свою причастность ко Христу. Один на один пред ликом Божьим, он глубже ощущал свою «самость» (self), и растворение его души в гармонии мира было вместе с тем и формой концентрации духовной энергии индивида.
Выше мне уже приходилось констатировать, что по мысли Л. М. Баткина (с коим мы с Библером на протяжении длительного времени образовывали дружное и дружеское трио) господство религиозного сознания как в поздней Античности, так и на протяжении всего Средневековья служило по сути дела неодолимым препятствием для становления человеческой личности. Теперь мы видим, насколько идея Библера о личности верующего диаметрально противоположна взгляду Баткина. При жизни В. С. я далеко не в полной мере был осведомлен об этом противоречии между концепциями моих друзей. Лишь ныне, спустя несколько лет после кончины B.C., я, неожиданно для себя, получил от него поддержку в этом вопросе.
Не могу удержаться от приведения следующего высказывания Библера (эти строки заимствованы мною из другой рукописи, озаглавленной «Гамлет – трагедия личности Нового времени»):
«Сопряжение „индивид-Личность“ Средневековья моноцентрично, индивид становится, образуется как личность (не теряя, но приобретая свою индивидуальность) только в соотношении с Образом Иисуса Христа. В той мере, в какой моя биография соотнесена, сопричащена (так в рукописи. – А. Г.) биографии, жизни Христа, страстям Христовым, она становится исторически, культурно значимой, она прорывает случайность, необязательность, безответственность, она полна смысла, она не равна сама себе. „Схема“ жизни Христа (Рождение, Страсти, Откровения, Учительство, Распятие, Воскресение, Спасение – жертвой своей – всея Люди, и Вознесение – в Боги…) – вся эта „схема“, обнаруженная в моей „частной“ жизни, обнаруживает во мне – Лицо»[408].
Позиция В. С. здесь предельно обнажена и едва ли нуждается в каком-либо комментарии. Разумеется, исход нашего с Баткиным «спора на меже» не зависит от суждений Библера, но согласитесь, было бы нелепо не зафиксировать здесь его позицию.
Третье. Правомерно возникает вопрос: почему B. C. Библер, философ, концентрировавший свои мысли прежде всего и главным образом на жгучих проблемах современности, не будучи профессиональным медиевистом, посвятил столь интенсивные и, судя по всему, длительные размышления проблеме средневековой личности? Как уже было упомянуто, именно рассуждения о личности человека Средневековья прочно завладели его мыслями.
Для Библера Античность, Средневековье и Новое время суть не три последовательные стадии единого прогрессивного процесса. Это разные формы обнаружения и реализации человеческой «самости». Если я правильно понял его, в сознании Библера индивиды в древности, в Средние века и в Новое время находятся между собой в своего рода перекличке – в определенном смысле они одновременны и никто из них другим не предшествует. Библер рассуждает об этих столь разных ипостасях человеческой индивидуальности прежде всего по той причине, что все они в равной мере принадлежат нашей сегодняшней современности. Они представляют собой разные аспекты нашей культуры. Для того чтобы осознать собственную сущность, современная личность не может не поставить себя в расширяющиеся рамки истории. Поэтому и герой Античности, равно как и святой, грешник, короче – средневековый Простец, жизненно важны для нашего сознания и самоосознания.
По моему убеждению, которое, как мне кажется, находит подтверждение в новом труде Библера, в Новое время не личность сама по себе явилась неслыханным новшеством, результатом «открытия мира и открытия человека» (Буркхардт), – новой явилась проблема личности. Точнее говоря, и сама эта проблема не так уж нова, ведь над природой и сущностью человеческой личности на свой лад размышляли и в древности, и в Средние века. Но только в Новое время эта проблема, осознанная по-новому, может быть, глубже и более разносторонне, сделалась настолько жгуче-актуальной, настоятельной и провоцирующей нескончаемые споры, что выдвинулась в центр философских и научных размышлений. Не показательно ли то, что во второй половине минувшего столетия именно эта проблема была положена в основание новой разновидности гуманитарного знания, которую ныне принято именовать «исторической антропологией»?
Апрель 2004
Примечания
1
Концепция моей книги, как мне пришлось убедиться, не была адекватно воспринята отдельными критиками, утверждавшими, будто бы я придерживаюсь мнения Буркхардта об «открытии человека» в эпоху Ренессанса. Тем самым они приписали мне мысль, диаметрально противоположную моей. По-видимому, я сам явился отчасти невольным виновником этого недоразумения, так как неосторожно начал введение к книге с рассмотрения «группового портрета» монахинь в рукописи Херрады Ландсбергской, подчеркивая при этом стереотипность изображений их лиц. Правда, непосредственно вслед за тем я писал о несостоятельности вывода об отсутствии интереса к личности и индивидуальности в средневековом искусстве. Мои критики, видимо, не удосужились прочитать книгу полностью. Воистину. мы столько пишем, что нам некогда внимательно ознакомиться с трудами своих коллег!
