Пепел - Стефан Жеромский

– Вот это здорово, вот это знаменито! Да здравствует Трембецкий!

– А третий тост, – медленно продолжал Яржимский, – я хочу поднять. за здоровье двух юношей из Галиции…

– Юношей? Что за чувствительные словеса…

– Где они? Кто они такие?

– Пана Цедро и пана Ольбромского…

Красный как рак Кшиштоф поднялся со своего стула. Рафал последовал его примеру.

– Друзья! – говорил комендант. – Эти юноши пробрались к нам через Вислу! Эти юноши не жалели о том, что им приходится покидать семейный очаг; рискуя жизнью, они стремились пробиться в Ченстохов и вступить в ряды артиллеристов! Эти юноши отвергли мое предложение сделать карьеру в наших частях и решили… слушайте, слушайте!., достичь офицерского чина, начав службу простыми канонирами! Пью за их здоровье!

– Vivat! – крикнула вся компания.

На мгновение воцарилась тишина. Кшиштоф поднял голову и смело заговорил:

– Не удивляйтесь, господа, что мы смущены. Эта здравица застала нас врасплох. Мы на пути к нашей цели – вот и все. От своего имени и от имени моего товарища позвольте мне поблагодарить вас за ваше внимание. В свою очередь и я хотел бы провозгласить здравицу, вернее… Уже освобождены от подлого врага, от прусского изменника, наше Поморское, Мальборское и Иновроцлавское, Гнезненское и Познанское, Калишское и Серадское воеводства, земли Велюнская, Равская и Ленчицкая. Я поднимаю тост в честь нашей Малой Польши,[452] нашей древней матери-родины, в честь…

– Нет, вы только послушайте! Молодец парень!

– Малой Польши… матери-родины!..

– Складно говорит!

– Ну и речист, хорошо у парня язык подвешен…

– Ах ты миляга! Ну, скажу я вам, прямо за сердце берет…

– От души говорит, от всего сердца…

– Но, – продолжал Кшиштоф, – прежде чем поднять этот тост от имени Галиции…

– Какой Галиции?

– Нет никакой Галиции!

– Это он маху дал…

– Есть еще, братья, видит бог, есть! – крикнул Кшиштоф твердым и решительным голосом. – Прежде чем поднять этот тост от имени Галиции, я должен сначала выпить тост, который здесь провозгласили раньше, тост за Восинского. Видно, по заслугам провозгласили эту здравицу, раз ее так единодушно поддержало столь благородное общество! Но мы только вырвались из Австрии и не знаем даже, кого вы почтили этой здравицей.

– Опять он с этой Австрией…

– Так расскажите нам, пожалуйста…

– Кто там поречистей? Кончевский! Ты ведь велюнский… Ну-ка, развяжи язык!

Офицеры вытолкнули вперед подхорунжего, приземистого, здоровенного парня. Тот раздумывал с минуту времени, обеими руками теребя лохматую чуприну, и только тогда дал волю природному своему красноречию:

– Так чтоб покороче… вот что это была за история. Как раз в ночь с семнадцатого на восемнадцатое ноября к подножию Ясной Горы явился отряд французской кавалерии в сто сабель под командой Дешампа. Верно я говорю?

– Да кто тебя знает?… Валяй дальше!

– Ну-ну! А надо вам сказать, что в крепости было этих прохвостов пруссаков пятьсот человек, притом вооруженных до зубов. А у французов ни единой пушки. Ну как тут брать крепость с одной конницей? Смех!

– Не смех, а слезы!

– Тише там, не перебивайте, а то собьется и все перепутает.

– Ну, а смекалка-то на что? Неужто мы, сарматы,[453] не имеем уже головы на плечах? Старый капитан стрелков, пан Станислав Восинский, который служил еще при Костюшко, с горсточкой ополченцев из Велюнской земли, недолго думая, сгоняет ночью к стенам крепости окрестных пейзан, приказывает им разложить множество костров и суетиться около них, чтобы противнику показалось, будто Ченстохов осадили целые полки пехоты. Дешамп со своей стороны роздал конным стрелкам гренадерские отлички и эполеты и послал отряд их к немцам и велел передать, чтобы те незамедлительно, без задержек сдали крепость, иначе он тотчас же идет на штурм и тогда вырежет весь гарнизон.

«Я, говорит, не собираюсь среди поля на морозе щелкать зубами». Те пошли, сказали. Комендант крепости, немец Куне, такого труса спраздновал, что в тот же вечер без разговоров сдал крепость. Только на рассвете, когда обезоруженные пруссаки уже стояли на гласисе, а французы и наши входили в ворота и занимали Ясную Гору, он, бедняга, убедился, что сдал крепость, тридцать пушек, склады и казну неприятелю, у которого не было ни единой пушки и сил в пять раз меньше. Немецкий гарнизон отправили в плен во Францию. Раз вы, друзья, направляетесь в Ченстохов, то познакомитесь с храбрым капитаном Восинским, – он сейчас комендант крепости. Dixi.

– За его здоровье! – провозгласил Кшиштоф.

– Раз мы поднимаем тут тосты, – крикнул вдруг Ольбромский, – то и я осмелюсь просить вас выпить тост за здоровье тех, кто понюхал уже пороха под Тарковскими Горами, особенно за здоровье тех, кто получил уже раны!

– Ура! – раздался клич.

– Качать их! Молодцы ребята!

– Еще бы: они ведь влощовские!

Кто-то из другой комнаты кричал:

– Пьют тосты, а про серадзян забыли. За здоровье серадзян!.. Они первые поднялись как один человек. На каждые двадцать дымов,[454] считая на круг все печи, один рекрут или ополченец или по жребию. Пехота из них будет такая, что стеной пойдет ломить. Каждый помещик дает одного человека. Вот вам и конница. Не хочешь идти personaliter, потому что стар, немощен или, прошу прощения, трус, вноси деньги на обмундирование и на жалованье солдатам' Вот вам и рота стрелков.

– За здоровье ленчицян!

– Тех, которые под Ловичем, плечо к плечу с французами, крошили врага!

– Слыхали? Уже немчуру бургомистра из Голанчи да Дифферта из Обжицка расстреляли за то, что они выдали людей пруссакам.

– За погибших…

– Под. Лович!

– Да здравствует все шляхетское ополчение!

– Непоколебимое!..

– Ян Генрик!..[455] Великий Наполеон! Великий Наполеон! Наполеон!

Шум поднялся такой, что, казалось, рухнут стены кафе грека Пескари…

Новый год

Обстоятельства сложились так, что галичане Цедро и Ольбромский так и не попали ни в Ченстохов, ни в вожделенную артиллерию. У Кшиштофа не было ни гроша, так как все деньги, которые были при нем, он оставил в хате рыбака. Когда же оба друга подсчитали те деньги Кшиштофа, которые были зашиты в сюртуке Рафала, то для покупки артиллерийского снаряжения на двух человек их оказалось мало. А тут еще вмешался Яржимский и, пустив в ход все аргументы, уговорил Рафала остаться в Севеже. Все думали, что замысел галичан не удался только потому, что они задержались в пути. Время летело на крыльях, и даже один день проволочки мог решить все. Уже через два дня после праздников те отряды всеобщего ополчения, которые проходили ученье в Севеже, ушли из Краковского воеводства и направились под Лович. Подчинившись необходимости и сдавшись на уговоры всех офицеров, оба волонтера вступили ополченцами в краковскую конницу. Яржимский продал им из собственной конюшни двух лошадей, которым будто бы цены не было, и эта покупка поглотила все дублоны, извлеченные из швов дорожного сюртука Рафала. Устроили им дело с заменой: один из соседей предпочел остаться дома и за небольшое вознаграждение согласился оставить так называемые «мундеры» двум парням, которых он вместо себя послал в ополчение. Таким образом волонтеры заняли свободные места в полку, ряды которого поредели после стычки под Тарновскими Горами. Значительная часть этого полка, которым по-прежнему командовал Трембецкий, совершала набеги в Силезии между Нисой, Кожлем, Гливицами и Бытомом.

Неукротимый командир полка везде, где только мог, захватывал в плен небольшие отряды пруссаков, занимал города и селения. Из Силезии он двинулся через Калиш на Торунь в распоряжение генерала Зайончека.

Маленькая севежская армия, состоявшая из одной конницы, в походном строю двинулась под командой воеводского ротмистра Менцинского на Ченстохоз, Белхатов, Бжезины…

По дороге встречались небольшие конные и пешие отряды, которые направлялись к Ловичу из Велюнской земли под командой Стоковского, из Серадза под командой Липского, из Калиша под командой Яна Глищинского. Тридцать первого декабря, под вечер, севежские отряды вступили в долину Бзуры. Вдали, на расстоянии примерно двух миль, они увидели башни ловичского собора. Краковский полк, переправившись через реку, вступил в город; но около старой ратуши, где помещался генеральный штаб, была такая давка, что кавалеристам пришлось убраться несолоно хлебавши и искать убежища в Братковицком предместье. Продрогшие солдаты развели только по указанным конюшням своих коней, кое-как обрядили их и тут же легли спать.

На следующий день, с самого рассвета, войска стали готовиться к выступлению. Место сбора было назначено на ловичском военном плацу. Еще не было десяти часов, когда с музыкой стали стягиваться к плацу отдельные полки. Почетное звание первого полка получил сформированный генералом Немоевским в Гнезно и Рогозно конный полк под командой только что произведенного в полковники Яна Домбровского (сына). При кликах народа подошли части, сформированные Валентием Скужевским и Бернацким. Неблестящим было вооружение этих войск. Добыли его главным образом в ченстоховском арсенале. Ружья были не заряжены, не хватало пуль, снарядов, кремней. Зато сабель и пик было сколько угодно. Но зрителей воодушевляли порядок и дисциплина при развертывании строя, красота, бодрость, живописность и сила, которой дышали фигуры молодежи. Часов в десять конница в составе шести тысяч человек, или без малого три полка по шесть двуротных эскадронов в полку, построилась в сомкнутое каре. Впереди каре был виден открытый шатер с походным алтарем.