Пламя зимы - Роберта Джеллис

Снова шевельнулось легкое, как прикосновение крыльев бабочки, сомнение, и я попытался смахнуть его, как отмахиваются от бабочки. Но оно осталось, и, вероятно, чтобы избежать гораздо более сильного сомнения во влиянии Мелюзины на меня, я завел разговор относительно ее склонности к королю Дэвиду и упомянутого королевой замечания, что она его любимица. Жена откинулась на подушки и насупила брови, но я сразу увидел, что она была больше обеспокоена, чем сердита.

– Я не думаю, что могла бы избежать встречи, – сказала она, – У Мод было бы еще больше подозрений, если бы я отказалась пойти в зал с остальными. И я не надеялась, что он сможет узнать меня, – ведь прошло более четырех лет.

Она поколебалась и затем медленно продолжала:

– Мод – очень странная женщина. Я могла бы поклясться, что она все обдумала и верит, что я ей сказала правду. Королева была так мила со мной во время путешествия сюда, иногда даже шутила, и я думала, что успокоила ее… однако, у нее похоже остались сомнения…

– Не уверен в этом, – прервал я ее. Мне, конечно, не хотелось, чтобы Мелюзина считала, что королева вводит ее в заблуждение. – Я не думаю, что королева действительно подозревает тебя в сговоре с королем Дэвидом в Дареме. Я думаю, что Мод была сердита и напугана чем-то еще, и, чтобы отвлечь ее, король рассказал ей, как я просился поехать в Оксфорд раньше его, чтобы обеспечить место, где мы сможем побыть вместе. Стефану представлялось это очень смешным и он подсмеивался в течение нескольких дней над тем, как я был против нашей женитьбы и как сильно переменился. Тогда из-за своего страха Мод вспомнила, что она настаивала на нашем браке потому, что считала меня неприступным для женщин, а оказалось это не так. И она набросилась на тебя и меня только потому, что боится. Я почти уверен теперь, что в конце концов мы получим Улль, хотя…. Нет, позволь мне сразу закончить мысль. Король сказал: «А почему бы нам не отдать Улль Бруно?» только наполовину в шутку, и Мод не сказала «нет», она сказала «не сейчас».

– Не сейчас? – отозвалась Мелюзина, а затем с присущей ей сообразительностью повторила: – Королева боится? – И, соединив оба вопроса вместе, спросила: – Что случилось?

– Пока ничего, – сказал я ей, – но король опасается измены со стороны епископа Солсберийского и я полагаю, что епископа и его племянников попросят сдать их посты и крепости, которыми они владеют.

– Так вот почему Мод однажды сказала, что она не рискует сердить Солсбери по поводу непорядочности одного из его кузенов и почему Лестер скорее, чем Солсбери пришел к Дарему с нами.

Мелюзина оживленно кивала, как если бы вещи, которые озадачивали ее, теперь стали наконец ясными. Затем она снова нахмурилась.

– Но почему королеве следует бояться? Если Солсбери планирует какое-то вероломство, не лучше ли остановить его, прежде, чем он сможет осуществить задуманное?

Тогда я рассказал ей о силе епископа и его партии, как они могут сопротивляться и кричать, что их неправильно используют, поскольку нет доказательств в их неверности, как это может снова разжечь восстание и даже сделать его более опасным с прибытием Глостера и императрицы Матильды в Англию.

Мелюзина слушала с закрытыми глазами. Когда я закончил, она снова скользнула вниз ко мне, пожав плечами.

– Я думаю, представится случай, чтобы отобрать их посты и крепости.

– Но они слишком опытны и умны для того, чтобы король поймал их на каком-нибудь настоящем преступлении, – сказал я, привлекая ее ближе и тихонько смеясь про себя, потому что был так счастлив теперь, а ведь еще две недели назад подобные мысли превратили бы для меня ясный летний день в пасмурный.

– Я не сказала, что будет раскрыто какое-нибудь преступление. – засыпая, бормотала Мелюзина. – Не будь глупым. Я сказала, что представится случай – или, может быть, его устроят. Гмм! Может быть, вот почему королева боится: она опасается, что случая, который устроит король, будет недостаточно. Она очень умна, очень …

Эта женщина была по мне. Голос Мелюзины все угасал, и она заснула прямо посередине своего замечания. То, что она сказала, ужаснуло меня, и я хотел поспорить с ней, потому что это звучало слишком правдиво. Вспомнился заговор о вероломном убийстве Глостера в Нормандии, и мне стало холодно, несмотря на тепло от тела Мелюзины, уютно устроившейся рядом со мной. Нет, это было невозможно. Мод была способна не только волноваться, а если бы существовал заговор и напасть на епископа. Я не хотел в это верить и не верил. Однако это застряло в моем подсознании на всю следующую неделю, а тем временем все больше и больше вельмож прибывало в Оксфорд.

Ко дню, на который король назначил сбор, я мог поклясться, что были сняты даже хлева и собачьи конуры, несмотря на то, что стояло лето и вполне можно было разбить палатку в поле возле города. Впрочем, те кто победней так и сделал, например рыцари и бароны, пришедшие на суд, чтобы представить доказательства или просить какой-нибудь небольшой милости от короля. Я полагаю, что более важные особы считали это для себя унизительным. Стояло дождливое лето. За вполне хорошими июньскими днями последовала жаркая погода, чередующаяся с ужасными грозами. Дожди и грозы были так часты, что Мелюзина перенесла свои самые лучшие платья в королевские апартаменты и переодевала там свою грубую одежду, которую не боялась намочить и испачкать. Независимо от погоды, каждый вечер мы оба проделывали наш путь назад в домик вдовы. За день до того, как король должен был официально приветствовать свой суд, прибыл епископ Солсберийский. Я не могу не задаваться вопросом, открыл ли он, что против него плетется заговор. Скорее он ни о чем не знал достоверно, но чувствовал холодное отношение короля к себе – я сам видел тому примеры, а Солсбери был не дурак. Думаю, одно порождало другое, то есть вначале, когда Стефан был коронован, Солсбери действительно намеревался быть ему верным слугой, и именно подозрения Стефана заставили епископа начать склоняться к Матильде.

В любом случае, Солсбери прибыл как раз вовремя, к королевскому приветствию. Когда епископ вошел в зал, я стоял ниже помоста возле короля, готовый выполнить любое поручение, и мое сердце сжалось, когда я увидел, как все уступают ему дорогу и низко кланяются, в отличие от Валерана и его партии, которые выразили только неловкую и неглубокую признательность. Понятно, что это был момент, не подходящий для обвинений, но, признаться, не был готов и к сверхсердечному приветствию Стефана. Был ли Солсбери введен в заблуждение этим, я не знаю. Он поблагодарил короля за его любезность, сказал несколько слов о собрании внешнего совета и затем отошел от короля, чтобы поприветствовать остальных.