Слабость Виктории Бергман (сборник) - Эрик Сунд

– Я так думаю.

– Значит, ты отчетливо помнишь себя в таком раннем возрасте?

Линнея подняла взгляд и посмотрела в окно:

– Ну-у, “отчетливо” бывает разное. Я помню, что он мне нравился до того случая в Кристианстаде… Когда он приехал к нам в гости.

София подумала о рисунке, представлявшем Вигго Дюрера и его собаку в кристианстадском доме Лундстрёмов.

Карл Лундстрём сам упоминал о том событии в письме, которое принесла с собой Линнея. Девочка презирала отца, но Вигго – боялась. Она делала, что он велел, а Аннет и Генриетта вели себя как слепые. Они не видели того, что совершалось рядом с ними. Как обычно, подумала София.

Потом Лундстрём написал, что Вигго дважды невежда. Вообще из письма Лундстрёма София сделала вывод, что двойное невежество Вигго состоит в том, что он совершил ошибку и не осознал этого.

Остается всего один вопрос, констатировала София. В чем именно оказался невежествен Вигго Дюрер?

Она была твердо уверена, что понимает, на что намекал Карл Лундстрём. Перегнувшись через стол и глядя Линнее в глаза, она спросила:

– Ты не хочешь рассказать мне, что случилось в Кристианстаде?

Озеро Клара

Прокурор Кеннет фон Квист, вообще говоря, не был знатного рода. Просто однажды, еще учась в гимназии, он присоединил “фон” к своей фамилии, чтобы придать себе значительности. Он так и остался не в меру тщеславным и уделял исключительное внимание не только своей репутации, но и своему внешнему виду.

У Кеннета фон Квиста появилась проблема, и эта проблема его беспокоила. Да что там, его настолько встревожил только что имевший место разговор с Аннет Лундстрём, что он почувствовал, как мирно спавший до сих пор гастрит превращается в хроническую язву желудка.

Бензодиазепины, подумал он. Они вызывают такую зависимость, что свидетельские показания человека, получающего столь сильные лекарства, должны ставиться под вопрос. Да, именно так. Покойный Лундстрём все выдумал под влиянием тяжелых медикаментов.

Фон Квист уставился на стопку бумаг, лежащих перед ним на столе.

5 миллиграммов стесолида, прочитал он. 1 миллиграмм ксанора и, наконец, 0,75 миллиграмма гальциона. Ежедневно!

На Лундстрёма мог накатить такой абстинентный синдром, что бедняга признался бы в чем угодно, лишь бы ему дали новую дозу, думал фон Квист, читая протокол допроса.

Протокол был бесконечен, почти пятьсот машинописных страниц.

Прокурора Кеннета фон Квиста терзали сомнения.

Слишком много замешано посторонних людей. Людей, которых он знает лично или, во всяком случае, думал, что знает.

Вроде Вигго Дюрера.

Неужели он, Кеннет фон Квист, все это время был просто полезным идиотом и помог группе педофилов и насильников избежать тюремного заключения?

Неужели дочь Пера-Улы Сильверберга была права, обвинив приемного отца в сексуальном посягательстве на нее?

И неужели Карл Лундстрём действительно накачал Ульрику Вендин наркотиками, отвез в гостиницу и изнасиловал?

Правда ухмылялась прокурору фон Квисту прямо в лицо. Он позволил использовать себя, вот и все. Но как он сможет умыть руки, не подводя своих так называемых друзей?

Потом фон Квист увидел повторяющиеся ссылки на беседу в отделении судебной психиатрии в Худдинге. Карл Лундстрём явно пару раз встречался с психологом Софией Цеттерлунд.

Можно ли замолчать все это?

Кеннет достал таблетку лосека и попросил секретаршу найти телефонный номер Софии Цеттерлунд.

Мыльный дворец

После ухода Линнеи София еще долго сидела, записывая беседу.

По привычке она пользовалась двумя шариковыми ручками – красной и синей, чтобы отделять рассказ клиента от своих собственных мыслей.

Когда она перевернула седьмой разлинованный, формата А4 лист, чтобы начать восьмой, на нее вдруг накатила парализующая усталость. София сидела как во сне.

Она пролистнула назад несколько страниц, чтобы освежить в памяти написанное, и начала наугад читать страницу, которую пометила как пятую.

Там был рассказ Линнеи, записанный синей шариковой ручкой.

Ротвейлер Вигго всегда был где-нибудь привязан. К дереву, к перилам крыльца, к гудящей батарее. Собака кидается на Линнею, и девочка обходит ее. Вигго приходит к Линнее по ночам, собака сторожит в холле, и Линнея помнит, как сверкают ее глаза в темноте.

Вигго показывает Линнее фотоальбом с обнаженными детьми ее возраста. Она помнит вспышку фотоаппарата в темноте. На Линнее большая черная дамская шляпа и красное платье, которое дал ей Вигго. Отец Линнеи входит в комнату, Вигго в ярости, они ссорятся, отец выходит и оставляет их одних.

София была поражена тем, что слова буквально лились из Линнеи. Словно ее рассказ всегда лежал где-то у нее в голове, уже готовый, лежал давно и теперь, когда у девочки появился слушатель, способный разделить с ней пережитое, смог излиться свободно.

Линнея боится оставаться с Вигго наедине. Он добрый днем и злой ночью и раньше делал с ней такое, что она едва могла ходить без посторонней помощи. Я спрашиваю, что Вигго сделал с ней. Линнея думает, что “это все его собака и его шоколадка, он фотографировал меня, а я ничего не сказала папе с мамой”.

София поняла, что “шоколадка” – это эвфемизм.

Линнея повторяет: “Его руки, его шоколадка, а потом – вспышка фотоаппарата” – и говорит, что они с Вигго будут играть в казаки-разбойники и что она – разбойник и на нее надо надеть наручники. Наручники и грубая шероховатая шоколадка натирают ей кожу целое утро. Линнея спит и не спит, потому что от фотовспышки делается красно под веками, когда она закрывает глаза. И все это снаружи, а не внутри, как зудящий в голове комар…

София дышала все тяжелее. Она больше не узнавала формулировок.

Дальше текст оказался записан красной ручкой.

…зудящий в голове комар, который может вылететь, если она ударится головой о стену. Тогда комар вылетит в окно, и в окно же улетучится затхлая вонь от рук Немчика, пахнущих свиньей, и от его одежды, пахнущей аммиаком, сколько он ни стирай ее, и от его шоколадки, у которой вкус конского волоса и которую надо порезать и скормить свиньям… Софию прервал стук в дверь.

– Войдите, – рассеянно сказала она, продолжая листать дальше.

В кабинет вошла Анн-Бритт и жестом дала понять: это срочно. – Вам звонили. Прокурор Кеннет фон Квист просил перезвонить, как только у вас появится время.

София вспомнила дом среди бескрайних полей.

Она часто сидела наверху, у немытого окна, следя за движениями морских птиц в небе.

Море было недалеко.

– Ладно. Дайте мне номер, я позвоню.

Еще она вспомнила прикосновение холодного металла к руке, обхватывающей аппарат для оглушения скота. Она могла бы убить Вигго Дюрера.

Если бы она сделала это, рассказ Линнеи был бы другим.

Анн-Бритт дала ей бумажку. Вид у секретарши был встревоженный.

– Вы вообще как? Выглядите не особенно бодро. – Она потрогала лоб Софии и улыбнулась материнской улыбкой. – Но, во всяком случае, температуры у вас нет, по-моему.

Воспоминания поблекли. То же чувство, что и при дежавю. Сначала все так ярко, знаешь, что случится или будет сказано, потом это чувство исчезает и пытаться вернуть его бесполезно. Словно кусочек льда, который тает тем быстрее, чем крепче сжимаешь его в руке.

– Я просто неважно спала. – Подавляя раздражение, София осторожно отвела со лба руку Анн-Бритт. – Пожалуйста, оставьте меня пока в покое. Я позвоню прокурору через десять минут.

Анн-Бритт коротко кивнула ей и с той же озабоченной физиономией вышла из кабинета.

София продолжила просматривать записи. Последние три страницы – речь Виктории. Виктории Бергман, которая рассказывает о Вигго Дюрере и Линнее Лундстрём.

…позвонки выпирают, даже когда на нем пиджак. Он заставляет Линнею раздеваться, играть в его игры с его игрушками в ее комнате, дверь в которую всегда закрыта, за исключением случая, когда Аннет, или это была Генриетта, помешала им. Ей было стыдно, потому что она стояла полуголая на четвереньках на полу, а он был одет полностью и сказал, мол, девчушка говорила, что хочет показать ему, что умеет садиться на шпагат, и они тогда захотели, чтобы она показала, и когда она села на шпагат, а потом сделала мостик, они оба ей аплодировали, хотя все это было совершенно ненормально, потому что ей было двенадцать лет и у нее начала расти грудь…

София частично узнавала рассказ Линнеи, но слова девочки смешались с воспоминаниями Виктории. Несмотря на это, текст не вызвал к жизни новых воспоминаний.

Разлинованная бумага содержала только бессвязные речи.

София пробежалась по последней странице, после чего решила посмотреть записи позже и набрала номер прокурора.