Скобелев: исторический портрет - Валентин Масальский

Гораздо более трудным является решение второй из поставленных задач: реконструкция царской аудиенции. Как протекала беседа государя с генералом?

Опять реконструкция? — может выразить недоверие строгий читатель.

Она необходима, ее требует логика повествования. Возражения против реконструкции могут быть признаны законными только при условии, если она спекулятивна, лишена документальной основы, построена на домыслах. А у меня есть прочная опора: раскопанный в фонде Бильбасова ОР ГПБ документ. Да-да, это и есть открытие. Но оно не только в самом факте находки, но и в доказательстве подлинной атрибуции документа и его значения в защите моей гипотезы.

Я уже говорил о домыслах Бильбасова в связи с целями парижской поездки Скобелева. Вместе с листами этой дневниковой записи в архиве Бильбасова имеется отдельный лист, озаглавленный «Слова Г.И. г.-а. Скобелеву», датированный 23 февраля 1882 г. и содержащий выговор Скобелеву за вредные для России последствия его парижской речи. Подписи под документом и указания на источник его поступления нет.

Что следует понимать под сокращением «г.-а.», ясно: «генерал-адъютанту», каковое звание носил Скобелев. Так это и расшифровано научными работниками Отдела рукописей. Но кто этот «Г.И.», обратившийся к Скобелеву со «словами», следующими после указанного заголовка? На обложке папки сказано: «господина Игнатьева». Весь заголовок, таким образом, читается: «Слова господина Игнатьева генерал-адъютанту Скобелеву». Нет сомнения, что поводом к этой атрибуции было убеждение Бильбасова в особых расчетах Игнатьева и в том, что государь поручил ему сделать Скобелеву выговор. Между тем, под «Г.И.» следует, на наш взгляд, понимать «Государь Император» и читать заголовок следующим образом: «Слова Государя Императора генерал-адъютанту Скобелеву».

Основания для этого вывода, сначала формальные, следующие: Бильбасов (а запись сделана его рукой) не мог именовать Н.П.Игнатьева большими буквами «Г.И.», после чего именуя Скобелева малыми «г.-а.» Везде в тексте он пишет об Игнатьеве, в соответствии с его титулом, «гр. Игнатьев» или просто «Игнатьев». Во-вторых, выражения и тон лица, обратившегося к Скобелеву («Я вами недоволен» и т. д.), никак не могли иметь места в разговоре Игнатьева со Скобелевым, которые стояли примерно на одной ступени иерархической лестницы, между которыми не было прямой субординации и которые находились между собой в близких отношениях. Если бы это была запись беседы, содержащей порицание по повелению государя, то Н.П.Игнатьев должен был начать ее примерно так: «Государь император поручил мне выразить вам свое неудовольствие». Наконец, само содержание выговора, где говорится об общеевропейских последствиях высказываний Скобелева, могло быть реакцией только на парижскую, а не на относительно скромную петербургскую речь, затронувшую одну Австрию. Ведь в дневнике Бильбасов писал о внушении, сделанном Игнатьевым Скобелеву за его петербургскую речь и лишь о намерении произнести в Париже новую речь, чтобы поправить первую. Да и дата на документе, 23 февраля 1882 г. старого стиля, — это дата царской аудиенции Скобелеву, состоявшейся, как известно, 7 марта по новому стилю.

Согласен читатель с этими рассуждениями? Надеюсь. Тогда будем считать установленным: слова, обращенные к Скобелеву, были произнесены императором Александром III. Читатель может спросить: как эта запись попала к Бильбасову?

Ответить на этот вопрос конкретно и точно я не могу. Единственное правдоподобное объяснение может быть таким: после беседы Скобелев, как он всегда делал в важных случаях, записал ее содержание, и эта запись или ее фрагмент (если Скобелев ограничился словами царя, с которых началась беседа, а свои доводы записывать не стал) каким-то образом попала к Бильбасову. Это подтверждает предположение Н.Н.Кнорринга, что где-то должна храниться скобелевская запись аудиенции, хотя в данном случае мы имеем дело не с собственноручным, а с переписанным ее вариантом. Ведь поскольку беседа протекала с глазу на глаз, никто, кроме Скобелева, сделать эту запись не мог. Приведу теперь этот документ полностью.

Слова Г.И. г.-а. Скобелеву. 23.11.1882 г.

Я вами недоволен Конечно, вы хотели возвеличить Россию — полюбуйтесь же на достигнутые вами результаты. До вашей речи Россия имела вес в Европе — теперь все от нее отшатнулись. Австро-Венгрия раздражена; Германия смеется над нами; Франция не хочет иметь с нами дела, опасаясь быть втянутой в войну, когда она к ней не готова. У Гладстона связаны руки, и русофобы ликуют — их предсказания о войнолюбии России и о стремлении ее к захватам как бы оправдываются. Даже жалкая Турция подняла голову и отказывает в подписи условленной уже конвенции об уплате военного долга, надеясь на скорую войну России с Германиею и Австриек). Вы, конечно, хотели помочь славянам и, раздражив Германию, уничтожили единственно возможный нейтралитет: как держава, совершенно нейтральная, если не в Восточном, то в славянском вопросе, Германия была готова предложить свои посреднические услуги, а теперь решительно отказывается помочь славянам Балканского Полуострова. По вашей милости Россия осмеяна, ошикана и совершенно изолирована а Европе.

Это — начало аудиенции, те слова Александра III, которыми он встретил Скобелева. Но для того, чтобы их произнести, нужно было затратить минут десять, а аудиенция, как мы знаем, длилась два часа. Значит, в течение этого долгого времени Скобелев убеждал императора, защищал свою позицию и, вполне вероятно, высказал ему сущность своих внешнеполитических идей. Что говорил Скобелев конкретно? Поскольку документальной записи продолжения беседы у нас нет, приходится строить предположения.

Теперь я обращаюсь к пытливому читателю. На чем следует базироваться для воспроизведения максимально вероятной аргументации Скобелева? Полагаю, что эти предположения должны быть основаны на знании того, что мог и, с учетом характера и мышления Скобелева, того, что он должен был сказать. Наиболее вероятными его аргументами были те, которыми он оперировал в письмах и беседах, посвященных своим речам и вообще внешней политике. В них он выражал свое кредо и, возражая императору, он если не в дословных выражениях, то по содержанию должен был оперировать теми же доводами. В такой ответственной беседе он не мог импровизировать. Он должен был пускать в ход те аргументы, которые долго и многократно продумывал.

Если этот метод верен, — а другого, по-моему нет, — то Скобелев не мог не сказать царю о своих впечатлениях от пребывания на германских маневрах в 1879 г., убедивших его в реальности и серьезности немецкой угрозы. Он должен был пересказать прощальные слова Вильгельма I, с виду простодушное высказывание принца Фридриха-Карла. Эти выходки, о которых Скобелев никогда не мог вспоминать без гнева, он должен был дополнить напоминанием о территориальных претензиях к России, открыто провозглашавшихся на страницах австро-германской печати, и указанием на то, что в назревающем конфликте агрессивную позицию занимает не Россия, а центральные державы. В подтверждение своих слов он мог высказать и известную нам мысль: «Несчастье наше заключалось в том, что правительство не допускало мысли о возможности войны с немцами, почему мы и не обращали внимания на западную границу, тогда как Германия настроила целый ряд крепостей на нашей границе». Убеждая царя в агрессивности Германии и Австро-Венгрии по отношению к России и в трудности одновременной борьбы с обоими врагами, Скобелев, конечно, указывал на Францию как на единственно возможного союзника и доказывал необходимость достижения с ней договора о военной взаимопомощи. Наконец, миролюбивому императору должно было прийтись по душе мнение Скобелева о результатах его парижской речи, высказанное им И.С.Аксакову: речь послужила делу мира, а не войны.