Ромеи и франки в Антиохии, Сирии и Киликии XI–XIII вв. - Сергей Павлович Брюн

href="ch2-1466.xhtml#id372" class="a">[1466]. Торос II прибыл в Мамистру и, согласно сходному описанию Гильома Тирского, принес клятву верности василевсу[1467].

Можно вернуться и к описаниям Киннама: «Торос сперва убежал в пустынные места и Таврские горы, а потом, когда Балдуин стал просить василевса и о нем, явился в римском лагере жалким просителем. Приняв его, василевс причислил к римским подданным и, наконец, прекратил войну»[1468]. У него были отторгнуты отвоеванные ромеями равнинные города, однако он смог, как имперский вассал, сохранить обширные владения в Нагорной Киликии. По завершении переговоров Торос II получил титул «севаста»[1469]. Торос «пробыл при императорском дворе несколько дней, после чего император приказал ему отправиться в свои владения и собрать должные запасы продовольствия — овец, буйволов, коров, кабанов, оленей и статных арабских коней — для императорской армии. Все эти дары Торос преподнес императору, и тот был доволен щедростью Тороса, простив ему все преступления, совершенные в отношении греков»[1470]. Таким образом, два главных «разорителя Кипра», против которых и снаряжался великий восточный поход Мануила, оказались в числе привилегированных имперских вассалов, получивших от василевса признание гарантии безопасности и подтверждение прав на господство в их землях. Киликийские стада и табуны, предоставленные ромейской армии Торосом II, искупили, в глазах василевса, кровь киприотов и отрезанные носы греческого духовенства; час унижения Рено оказался более значимым, чем многодневные страдания сотен жителей Кипра. Если же абстрагироваться от идеи непременного, праведного «воздаяния», то нельзя не отметить, что столь крайне щедрое отношение Мануила к сирийским франкам и киликийским армянам было вполне разумным.

Перед ромейским василевсом предстала вполне четкая альтернатива. Он мог истощать военные и экономические ресурсы империи в бесплодной войне в северном Леванте, обескровив весь христианский Восток; или же, он мог признать обосновавшиеся на восточных рубежах Византии княжества франков и армян как вассалов империи, откликаясь на их нужды и довольствуясь действенным военным союзом и утвержденным сюзеренитетом. Мануил, на которого, вероятно, повлияли неудачи его предшественников, а также собственная неудачная попытка присоединить земли Эдесского графства, склонился ко второму решению, которое в гораздо большей степени соответствовало общим интересам латинских и византийских христиан Востока. Ни одна пядь земли Антиохийского княжества не пострадала; государство Рубенидов — лишившись большей части завоеванных территорий, все же не было уничтожено (как это было в 1137–1138 гг.). Очевидно, что после войн 1100, 1104, 1137, 1142 и 1144 гг., после многочисленных прецедентов франко-нормандской агрессии, василевс осознал, что дальнейшее продвижение в пределы Леванта ничем не оправдано. Тюрки по-прежнему господствовали в сердце Анатолии; в Сирии шло объединение разрозненных сельджукских эмиратов под властью Зенгидов; наконец, Египет — с его людскими и экономическими ресурсами, оставался во власти мусульман. В подобном положении, ведение войны с латинянами за Антиохию и приморские земли северной Сирии оказалось бы безумием. Христианский Восток и так уже пострадал от предшествующих войн между антиохийскими франками, киликийскими армянами и ромеями.

Нельзя не отметить, что в изрядном количестве современных работ явно прослеживается видение кампаний василевсов Алексея I и Иоанна II против антиохийских франков и киликийских князей Рубенидов как законной, в известном смысле слова — оправданной, «справедливой» борьбы Ромейской империи против утвердившихся на ее окраинах латинян и армян. Однако еще Ф.И. Успенский справедливо отмечал, что стремление ромейских императоров вытеснить франков Антиохии привело лишь к ослаблению всех христиан Востока: «…так как усиление христианского элемента в Азии обусловливало собою в то же время усиление тех княжеств, которые были основаны крестоносцами, и так как это последнее обстоятельство было противно видам и интересам Византийской империи (…) византийские цари с этих пор всегда стояли на страже своих собственных интересов и препятствовали делу усиления христианского элемента в Малой Азии; этим обстоятельством объясняется все негодование, все обвинения, которые направлены против Византии со стороны западноевропейцев»[1471]. В качестве подтверждения слов Ф.И. Успенского можно привести два примера из истории Леванта 30–50-х гг. XII в. В 1138 г., после завоевания Иоанном II Киликии и уничтожения княжества Рубенидов, мусульмане смогли нанести сокрушительный удар по одному из трех великих христианских городов этого региона: Адана была дотла разорена румским султаном Масудом I, а христианское население города было угнано в пределы тюркских владений. Как об этом писал Михаил Сириец, «Тогда же (т. е. в 1138 г., во время пребывания армии императора Иоанна II Комнина в Сирии. — С. Б.) султан Масуд вышел из Икония и вторгся в Киликию. Он с боем взял Адану, пленил всех ее жителей, во главе с епископом, и увел их в Мелитену»[1472]. Разорение Аданы служит явственным свидетельством того, что триумфальный поход императора Иоанна II и возвращение Киликии в лоно Ромейской державы отнюдь не способствовали укреплению этого христианского региона.

Еще более показательным стал опыт имперского присоединения территорий графства Эдесского; стремительно последовавшее сельджукское завоевание едва занятых ромеями Турбесселя, Самосаты, Айнтаба и прочих христианских городов Евфрата наглядно продемонстрировало тщетность византийских попыток удержать дальние сирийские рубежи без поддержки франков и армян. Вероятно, именно этот опыт и склонил императора Мануила к той крайне толерантной линии взаимоотношений с латинскими государями Заморской земли, которой он придерживался вплоть до своей смерти. «Латинофильство» Мануила часто вменяется ему в вину; однако, в данном случае, нельзя не отметить, что применительно к проблеме христианского присутствия на Ближнем Востоке, исключительно щедрое отношение василевса к сирийским франкам было в полной мере оправданным, чего нельзя сказать о предшествующем полувеке ромейских войн и отстаивания сугубо имперских, византийских интересов в Леванте. Восточный поход Мануила I Комнина — последний поход ромейских василевсов в Левант, стал не столько «триумфом» имперской мощи, сколько зарей совершенно новой эпохи, положившей начало необычайно гармоничному союзу между комниновской Византией и франками Заморской земли.

Торжественный вход и пребывание императора Мануила I Комнина в Антиохии

Символическое начало этой новой эпохи в истории христианского Востока ознаменовал пасхальный въезд императора Мануила в Антиохию 12 апреля 1159 г. Как об этом вспоминал Гильом Тирский: «Когда же настали дни Пасхи Господней, император направил армию к Антиохии и расположил свои легионы перед городом, у врат которого стоял Патриарх, со всем народом и клиром, со святыми Евангелиями, вынесенными из городских церквей, и со всеми регалиями. Там же был и король (Бодуэн III Иерусалимский. — С. Б.) и князь того города (Рено де Шатильон. — С. Б.), граф Аскалона (Амори, будущий король Иерусалима. — С. Б.) со всем нобилитетом королевства и княжества Антиохийского; все они вышли для встречи императора, который вступил в город, овеянный величайшей славой, с императорской диадемой, увенчанной лавровыми