Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Погонин Иван

– Вот что значит начать службу в век технического прогресса и научных методов ведения сыска! – усмехнулся Кунцевич. – Вы, молодой человек, наверное, считаете, что современные системы регистрации преступного элемента были изобретены в позапрошлое царствование? Тогда я вынужден вас разочаровать – Копытин, или как там его, в Благовещенске уже лет двадцать жительствует, стало быть, и с каторги он убежал не раньше этого срока, а тогда бертильонаж в зачаточном состоянии находился и только в столицах применялся, а уж про дактилоскопию и слыхом не слыхали. К тому же Карийская каторга уже почти пятнадцать лет как ликвидирована, и архив ее, скорее всего, мыши давно съели. Но попытка не пытка, я направлю запросы куда только можно. Но уже из Москвы. Лука Дмитриевич, распорядитесь билетами на завтрашний пароход до Сретенска и скажите полицмейстеру, чтобы он велел приставам похожих на Рохлина задержанных в первую очередь по татуировке проверять, тем более что всех, кому его личность была известна, я скоро отсюда увезу. Сегодня к вечеру мы должны успеть оформить дознание, а завтра отбудем в родные палестины. Госпожа Саянина поедет с нами, я ей на этот счет слово дал, ну а остальных отправим в Первопрестольную по этапу, губернатор обещал помочь с конвоем. Я сейчас постановление об аресте Гуля выпишу, его тоже в Москву отправим. Может быть, Шабельский его и отпустит за неимением улик, но месяцок-другой этот оборотень в погонах каторжного хлебушка покушает, авось урок ему впрок пойдет, перестанет своих предавать. Интересный, однако, у нас этап получится – обычно из России в Сибирь злодеев возят, а мы – в обратную сторону.

– А как же Рохлин? – спросил Тараканов.

– А что Рохлин? – удивился Кунцевич. – Оставим господина Рохлина заботам Луки Дмитриевича, он сыщик способный, небось поймает необрезанного Давида Абрамовича. Или у вас какие сомнения на этот счет?

– Сыщицкие способности господина Колмакова у меня вызывают не сомнения, а только восхищение, ваше высокоблагородие, но… Разрешите остаться и закончить ликвидацию шайки!

– Вы что, по дому не скучаете?

– Скучаю.

– Тогда чего же?

– Хочу должок Давиду Абрамычу отдать.

– Вы про то, что он ваше отравление организовал? Вы, простите, не из кавказцев?

Тараканов удивился:

– Нет, мы тульские.

– Тогда отчего про кровную месть вспомнили?

Несколько часов назад Осип Григорьевич заглянул в «Россию». Дверь в номер Розы была открыта, певица с помощью горничной упаковывала вещи. Увидев сыщика, фрейлейн попросила прислугу удалиться, потом закрыла дверь и бухнулась перед Таракановым на колени:

– Прости меня, Людвиг, прости, если сможешь! Не выдержала я…

– Они тебя били? – удивился коллежский секретарь.

Певица ухмыльнулась, задрала рукав платья, и Тараканов увидел много-много темных точек у нее на запястье.

– Это он папиросы об меня тушил… Ну а другие следы я тебе показывать не буду…

– Кто, Копытин?

– Нет, приятель его, Давид Абрамович.

– Разрешите остаться, ваше высокоблагородие! – не ответив на вопрос, гаркнул Тараканов.

Теперь удивился Кунцевич:

– Каким вы ревностным служакой стали, Осип Григорьевич. Ну что ж, если вам так не хочется расставаться со здешними красотами, то воля ваша – оставайтесь.

– Мечислав Николаевич, у меня к вам еще одна просьба будет. – На этот раз никакой решительности в голосе у Тараканова не было. – Не одолжите сто рублей? А я вам, как в Москву вернусь, сразу же вышлю.

Глава 3

Несмотря на ночь, было тепло. Дикий маньчжурский берег Амура весь был покрыт зеленью, а воздух у реки пропитан пряным ароматом цветов. Громадные «китайские» фиалки, высоко поднимаясь над травой, придавали зеленому покрову нежный голубой оттенок. В небе звенели жаворонки, в реке плескалась рыба.

По узкой горной дороге, идущей из Сахаляна на запад, катилась маньчжурская арба, запряженная худосочной низкорослой лошаденкой. Слабосильное, тощее животное едва тащило повозку с тремя седоками: китайцем-возницей и двумя европейцами, один из которых был одет в серый простой пиджак, а другой в дорогой, но мятый и грязный летний костюм. При крутых подъемах лошадь совсем останавливалась, и тогда пассажиры вылезали из арбы и продолжали путь пешком, а манза-возница принимался нахлестывать лошадиные бока длинным бичом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

По этой причине путешествие совершалось крайне медленно, хотя пассажиры и торопились. Над землей царила ночь, сонную тишину которой иногда нарушали ревущие звуки пароходного гудка, раздававшегося на серебряном плесе реки.

Когда один из пассажиров, крепыш с всклокоченной черной бородой и глазами стального цвета, раздраженный такой неторопливой ездой, принимался ругать возницу на чистейшем русском матерном языке, тот робко оправдывался:

– Ноча, капитана, есть. Дорога мало-мало ну шанго. Езди, езди – эк!

Начался рассвет. С запада подул легкий ветерок, нагоняя мелкую зыбь на поверхность Амура.

– Кормя надо мало-мало, капитана! – просительно заявил возница. – Сипи надо…

В ответ на это заявление бородач показал китайцу кулак и энергично кивнул вдаль.

Арба спустилась с горы в широкую долину, прорезанную небольшой речкой и покрытую низкорослыми рощами и кустарником. Направо виднелась полоса Амура с двумя-тремя фанзами на высоком берегу и штабелями дров, а налево – небольшая, скрытая в котловине деревушка. У дров высились мачты парохода.

– Успели, подфартило! – обратился бородач к товарищу, худощавому бритому господину лет пятидесяти, дымившему роскошной «гаваной». Тот ничего не ответил.

– Теперь все от Чукаша зависит, – продолжал беспокойно бородатый. – Сделал ли, что велено?

Бритый левой рукой вытащил изо рта сигару.

– Сядь, Никодим, не мельтеши, – сказал он товарищу, а потом обратился к вознице: – Ходя! Ходи берега.

Китаец повернулся и поднял на него изумленный взгляд.

– Берега, говорю, ходи, черт! Не слышишь?

– Дорога нет, капитана, ходи нет…

– Дурак косоглазый! По дороге только, что ли, можно ездить? – спокойно ответил бритый недоумевающему китайцу и повернул вожжей лошадь в сторону берега.

Арба, цепляясь колесами за кочки и увязая в болотистой почве, с трудом протащилась саженей тридцать и остановилась среди деревьев.

– Теперь «мало-мало корми», – смеясь, заявил пассажир и аккуратно вылез из арбы, придерживая левой рукой висевшую как плеть правую руку.

Никодим тоже спрыгнул на землю.

– Деньги давай, капитана! – крикнул китаец, а сам испуганно съежился на своем неудобном сиденье.

Бородач вытащил из кармана пиджака бумажник, раскрыл его, достал оттуда пятирублевую купюру и бросил китайцу.

– Класненькую давай! – заволновался «ходя». – Десять лубли уговол был!

Никодим не спеша убрал бумажник.

– «Класненькую»? – передразнил он китайца. – Получишь ты свою красненькую. Стой здесь, жди.

Китаец смотрел им вслед, пока бородатый и бритый не скрылись за поворотом.

А на берегу, несмотря на раннее время, шел пир горой. Сошедшие с парохода пассажиры сидели на дровах, а то и вовсе на траве и пили дешевый беспошлинный спирт прямо из жестянок. Более состоятельные тянули «Мартель» харбинского разлива, по шести гривен за бутылку. Повсюду уже раздавались пьяные песни, визжали бабы.

Спиртное отпускалось из почерневшей, вросшей в землю фанзы, ко входу в которую тянулась очередь страждущих. За прилавком этого примитивного магазина стояло несколько рослых маньчжур в расстегнутых рубахах и с засученными рукавами. Они едва успевали отоваривать всех желающих.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Около продающего спирт в разлив кружками стоял помощник, заранее отбиравший деньги у подходящих выпить.

Торговцы, несмотря на громадную толпу полупьяных русских рабочих, держали себя с ними вызывающе и при попытках покупателя улизнуть с неоплаченным товаром расправлялись с ним решительно и круто. За «своих» никто не заступался.