Падение Стоуна - Йен Пирс

— Я польщен, — ответил он с мягкой улыбкой.

Стоун осторожно вернул чашу на полку, потом опасливо отступил на шаг, как бы она ни рухнула и не разбилась об пол.

— Прошу прощения, мистер Корт. Вы говорили…

— Русские и французы могли бы сокрушить Лондон, а ограничиваются верфью и выпуском новых займов. И, по чистейшей случайности, владелец крупнейшей английской компании по производству вооружений остановился в отеле за углом и рад услужить. И вы выстроили эту умопомрачительно сложную комбинацию за то время, что понадобилось доехать от Лувра сюда? Возможно ли придумать нечто столь сложное за каких-то несколько минут?

— Я знаток своего дела.

— Не настолько же. Если не просчитали все заранее.

— Не я создал данную ситуацию, — ответил он негромко. — «Барингс» так или иначе разорился бы; это уже несколько месяцев было очевидно. Я лишь позаботился о том, чтобы извлечь выгоду. И чтобы моя страна извлекла выгоду.

— Какое вам дело до вашей страны?

— Возможно, это вас удивит, но большое. Русские в любом случае получат верфь, вопрос заключался лишь в том, кто будет ее строить и кто получит от этого прибыль. Они будут еще теснее привязаны ко Франции, а это сделает Германию…

Я поднял руку.

— И Уилкинсон приводил такой довод. Это тоже от него исходит? Это его рук дело? Заговор чиновников с целью переписать внешнюю политику Британии вопреки воле правительства и электората?

— Для столь молодого человека вы слишком напыщенны. Мы лишь сошлись в определенных вопросах. И вы обнаружите, что есть немало людей, кого удовлетворит такой исход дела.

— Гошена?

— Нет, не его. И не премьер-министра. Но так управляется Британия, и так процветает ее Империя. А электорат не желает знать, как правительство принимает решения. Бизнес необходимо защищать от политиков. Я мог бы сказать, и страну тоже.

— А вы заработаете на этом кучу денег?

— Да. Это моя работа.

— Но как вы заставили французов согласиться? И русских?

— Выгоду получат все, сами знаете, а русские любят взятки. Граф Гурунжиев запросил головокружительную сумму. Разумеется, он также сможет вернуться в Санкт-Петербург со славной победой.

Я едва-едва не сказал, что граф сделал с деньгами Стоуна, но сдержался.

— А я? Меня даже подкупать не потребовалось.

— Нет. Но вы хорошо сыграли свою роль. Не думайте, что ваш ум и таланты не были оценены по достоинству. Нет смысла это продолжать, сами знаете.

— Я хочу ясности. Правительство следовало вынудить запаниковать, чтобы оно пришло к выводу, что это не случайный хаос на рынке, а заговор, у которого есть свои цель и цена. И я это сделал. Тут я сыграл ключевую роль. Заговор надо было разоблачить вовремя. И меня к этому подвели. Легкие намеки тут и там от людей вроде Нечера должны были подтолкнуть меня в нужном направлении. Чтобы я догадался, что происходит, и до смерти напугал правительство…

Стоун кивнул:

— Вы заслуживаете всеобщей благодарности.

Но я еще не закончил. Было кое-что еще. Оно не давало мне покоя.

— Так, с русскими понятно. Но французы — другое дело. Как вы планировали вертеть ими? От банков можно откупиться свободой рук в России, но что будет теперь? Как насчет Рувье?

Я помедлил, посмотрел на него и вдруг понял.

— О Боже. Это вышло из-под контроля, да? Рувье не учтен в плане. И он вот-вот все разрушит.

— Мсье Рувье действительно ведет себя в данный момент неразумно, — спокойно сказал Стоун.

— Вы предполагали, что Рувье поступит так, как скажут ему банкиры и управляющий Банком Франции.

— Они скажут ему то, что в интересах страны. Да. И это в интересах страны. Любой, кроме идиота, способен это понять.

— К несчастью, он идиот.

— Сдается, он мечтает о великом личном триумфе.

— Он блокирует Банк Франции, русские последуют его примеру, и сделка провалится. Вы хотя бы понимаете, что вы наделали?

— Не каждая рисковая игра приносит выигрыш. К несчастью.

— Это все, что вы можете сказать?

Он с полнейшим спокойствием пожал плечами.

Я ушам своим не верил. Именно его спокойствие, хладнокровное отношение к происходящему выбили меня из равновесия. В сочетании с яростью от того, как он со мной поступил. Слабость, признаю. Но он с начала и до конца мной манипулировал. Неужели из-за этого Уилкинсон послал меня в Париж? Неужели уже тогда это было у него на уме? Неужели он планирует так далеко вперед?

Но шанс спросить мне не представился. Дверь открылась, и вошел Рувье, уже в зимнем пальто, со шляпой и перчатками в руках.

— Дражайшая графиня, я пришел с вами попрощаться и еще раз поблагодарить за гостеприимство, — сказал он, когда она встала с дивана, чтобы подать для поцелуя руку. — Увы, беседа была не столь приятной, как обычно в вашем доме.

— Мне очень жаль, что вы были разочарованы, министр, — ответила она. — Не могу ли я уговорить вас задержаться еще немного?

В лице у Рувье читалось такое самодовольство, что смотреть на него было почти невыносимо.

— Уже очень поздно, и, думаю, все возможное уже было сказано. И, что важнее, у меня завтра напряженный день. Очень напряженный день.

— Минутку, министр, — вмешался я. Я еще не знал точно, что намереваюсь сказать, но понимал, что едва он выйдет, все будет потеряно.

— Мсье?..

— Корт, сэр. Генри Корт. Я работаю на газету «Таймс».

Это его озадачило — как и следовало.

— Что такого вы можете сообщить, что меня заинтересовало бы?

Эмоции совершенно меня оставили. Ярость на Стоуна была такой острой, что я ее даже не замечал; она настолько мной овладела, что я практически в нее превратился. У меня был выбор, и я сделал его, полностью сознавая последствия. Я не могу привести ни извинений, ни объяснений, которые не были бы фальшивыми. Я хотел взять верх над Стоуном и причинить ему боль. Я хотел показать, что способен спасти ситуацию, когда он потерпел неудачу. Любой ценой, любыми средствами. А средство было только одно. Да просит меня Господь, я не мешкал.

— Вы политик, министр. Некогда вы занимали пост премьер-министра, и, возможно, в один прекрасный день вам выпадет честь занять его снова. Я желаю вам всяческих благ, мне бы не хотелось, чтобы что-то стало у вас на пути. Общественное мнение — дело хорошее, и за прошедшие годы вы выказали себя исключительно умелым администратором.

— Благодарю вас, молодой человек, — ответил Рувье с некоторым удивлением.

— К несчастью, я позабочусь о том, чтобы положить конец вашей карьере, если только вы не обдумаете следующие мои слова. Банк Франции и банковское сообщество Парижа в большинстве желают отвратить ужасающий кризис, который повергнет в страшный упадок всю Европу. Банк Франции не может сделать этого без вашего разрешения. И вы такое разрешение дадите.

— С чего бы мне его давать? — с напускным изумлением спросил он.

— Вы хотите чего-то иного?

— Вывода войск из Египта, вывода Королевского флота из прибрежных вод Сиама и свободу действий в Ливане. Боюсь, банкирам не хватает дальновидности, и думают они только о деньгах. Я вижу дальше их. Я спасаю их от собственной узколобости.

— Вам это не удастся.

— В таком случае нам не о чем больше говорить.

— Боюсь, есть, — сказал я. — Нам нужно также поговорить о графине фон Футак.

Элизабет застыла. Она не шевельнулась, но я увидел, как глаза у нее расширились, как она приняла позу — незаметно для любого, кто не знал ее так хорошо, как я, — которая свидетельствовала о напряжении, настороженности. О страхе. Стоун никак не отреагировал. Пока.

Рувье улыбнулся.

— А, дражайшая Элизабет. Надеюсь, вы не собираетесь угрожать мне разоблачением? Я очень сомневаюсь, что это способно нанести какой-либо ущерб моей карьере. Лишь пуритане-англичане могут так думать. Мы во Франции…

— Да-да. Все это я знаю. Завоевать графиню фон Футак действительно было бы немалым достижением. Но оплачивать ее из правительственных средств — совсем иное дело. А она очень дорогостоящая женщина, как подтвердят вам граф Гурунжиев и многие другие. Вы же не думали, что вы единственный, кого она обирает, верно? Ну разумеется, нет, вы же человек умудренный. Не могли же вы не сознавать, что вы лишь один из — бог знает скольких — людей, кого она — как бы это сказать — принимает?

Он бросил на нее взгляд, полный растущей тревоги. Стоун все еще не реагировал, просто стоял, заложив руки в карманы, не способный отвести глаз от Элизабет, пока слушал мои слова. Мне хотелось увидеть, как по его лицу расползается отвращение. У него было все. Будь я проклят, если он получит и ее тоже!

Рувье, отмахиваясь, пожал плечами:

— Небольшой скандал вскоре забудется, если я прославлюсь как человек, вернувший Франции былое превосходство.