Падение Стоуна - Йен Пирс

— Почему?

— Потому что, по моим представлениям, он уже отреагировал бы. Уверен, интуиция диктует ему поддержать Лондон. Это по-добрососедски и полезно для бизнеса. Он этого не сделал. А это наводит на мысль, что у него есть иные инструкции. Он не независимый человек, сами понимаете. Банк Франции — в отличие от Английского банка — не частная компания. Его единственный акционер — правительство, и в конечном итоге мсье Маньян должен поступать так, как ему прикажут.

— Значит, мы говорим о правительственной политике?

Нечер вздохнул.

— Не думаю. Поверьте мне, мистер Корт, я, все мы стараемся разузнать. Но пока я ничего не выяснил.

Тут Ротшильд улыбнулся с некоторым превосходством.

— По счастью, магия дома Ротшильдов еще не выдохлась, — негромко произнес он. — Полагаю, я могу сказать, что происходит. На такую политику Рувье уговорили около полугода назад. Министерство иностранных дел не вмешивается, так как считает неразумным не воспользоваться любой слабостью, какую может проявить Британия. Неурядицы в «Барингсе» назревали уже несколько месяцев, и министерство иностранных дел понемногу готовило почву. Все выросло из промаха Бисмарка три года назад, когда он отказал России в доступе на берлинские кредитные рынки. Его место занял Париж, который ссудил русскому правительству крупные суммы. Это, разумеется, создало узы дружбы, не говоря уже об общих интересах. Я даже рискнул бы предположить, что со временем, возможно, будет достигнуто какое-то взаимопонимание в военной сфере. В данном случае вполне очевидно, что ослабление Великобритании будет выгодно обеим странам.

— Но Россия отчаянно нуждается в инвестициях. Если она не получит кредиты, ее армия откатится назад в семнадцатый век. Какая польза от подрыва кредитных рынков?

— Вопрос настолько здрав, что, боюсь, я не могу на него ответить. Я обращался в русское посольство, но там отказались со мной разговаривать. — Сюрприз был явно болезненным. Никто не отказывается разговаривать с одним из Ротшильдов.

— Однако они согласились говорить с британским правительством. Что само по себе указывает, какая важность придается этому делу. И насколько хорошо они подготовлены.

— Но тогда переговоры будет вести сэр Эдвард Мерсон.

— Я на это указал, и у них нет никакого желания говорить с сэром Эдвардом Мерсоном, поскольку он не поймет, о чем идет речь. Нет. Вам придется представить кого-то повыше рангом и с большими полномочиями. Я бы предложил Гошена. Он вправе заключить сделку, и у него достаточно власти, чтобы убедить премьер-министра ее принять.

— Вы ожидаете, что министр финансов будет пресмыкаться публично?

— Я бы ожидал, что он приедет так тихо и незаметно, что никто и не догадается о его присутствии в Париже.

— И говорить он будет…

— Вполне очевидно: с главой Банка Франции. По чистейшему совпадению, не сомневаюсь, заместитель главы Банка Москвы сейчас в Париже, навещает родных. И конечно, Рувье. Уверен, мы с мсье Нечером тоже были бы рады присутствовать.

— Где?

— Где-нибудь, где они не будут замечены.

Глава 20

Я не забыл про Элизабет и ее дневники, но остаток вторника и большая часть утра среды ушла на приготовления. Телеграфист Стоуна вернулся на рабочее место, поэтому я хотя бы мог быстрее отправлять сообщения, и если моих собственных увещеваний не хватило бы, состояние рынков убеждало больше. Час от часу новости становились все хуже. Все больше людей подозревали, что надвигается какой-то ужасающий кризис. Кредиты иссякали: подозрения уже начали сосредоточиваться на «Барингсе», который выступал с официальными заверениями, что ничего необычного не происходит, а в частном порядке паниковал и старался собрать столько денег, сколько удастся. Члены семьи закладывали дома, лошадей, произведения искусства. Взыскивались долги и обязательства, имущество предлагалось по бросовым ценам, но все это только разжигало домыслы, что надвигается нечто ужасное. Понемногу паника начала распространяться; процентные ставки росли, объемы продаж на рынках стали бешено скакать, за ними последовали цены. Время истекало. Гошен решил ехать в Париж. У него не оставалось иного выбора.

Переговоры должны были состояться в таком месте, которое никак нельзя было заподозрить в том, что там способно разыграться событие подобной значимости. Когда я попросил, Элизабет согласилась без промедления и тут же энергично взялась за дело, закупая провизию, напитки и все остальное, что могло бы понадобиться. Совещание не многим отличалось от ее салонов по четвергам, лишь тема беседы будет более серьезной. После долгих часов работы я отвлекся — назначенное мной Дреннану время приближалось. Пора было идти.

Признаю, план был несколько шаткий, но попробовать стоило. Я определенно не желал рисковать столкнуться с Дреннаном лично — я слишком хорошо его знал. В последнюю нашу встречу он меня избил, и у меня не было уверенности, что он не сделает этого снова. Неплохо было бы знать, что именно он затевает, но я заключил, что без этой роскоши могу обойтись. Последнее, что нужно Британии, — это шпионский скандал, который настроит общественность Франции против всего английского как раз в тот момент, когда Францию просят о помощи. На деле я все больше убеждался, что одно с другим взаимосвязано.

К рю Дарю я подошел на полчаса раньше со стороны бульвара де Курсель, потом свернул на рю Пьер-ле-Гран и вошел в жилой дом на углу. Напротив меня через улицу возвышался собор Александра Невского. Восточные и совершенно неуместные в строгом и упорядоченном квартале жилых зданий разноразмерные купола и золотые мозаики смотрелись так, словно случайно были сброшены с неба. Собор, построенный несколькими десятилетиями раннее русской общиной в Париже в ознаменование своего присутствия и как средоточие своего мирка, пользовался исключительным успехом, даже несмотря на то что местные жители как будто не вполне его одобряли.

Я поднялся по черной лестнице на задах вестибюля — на все семь пролетов выскобленных ступенек дешевого дерева среди плохо покрашенных стен (какой контраст с отполированной до блеска, устланной коврами парадной для жильцов), пока не достиг коридора на верхнем этаже, который вел в крошечные каморки, где под крышей спали слуги. На середине коридора имелось слуховое окно, которое я открыл. Шуму я наделал много, но знал, что здесь нет никого, кто бы меня услышал, а потому спокойно выбрался на крышу и примостился так, чтобы ясно видеть собор.

Стараясь не высовывать голову, я в бинокль оглядел небольшую площадь перед входом; слабые отзвуки пения подсказывали, что идет служба. По площади слонялись несколько человек, и мне подумалось, что я увидел искомое. Хорошо одетый мужчина сидел на скамейке с газетой; еще один, стоя у дверей собора, читал расписание служб в застекленной витринке. Еще двое разговаривали под деревом слева.

У меня упало сердце. Какое дилетантство! Дреннан слишком стар, чтобы на такое попасться. Мужчина читает газету в сумерках? Еще двое беспечно болтают на холодном ветру? Он и близко к собору не подойдет. Один взгляд, и он сбежит.

И тут я его увидел; он тоже пришел до условленного срока. Шел, укутанный, по улице, надвинув на лоб шляпу, одетый неприметно — ни неряшливо, ни респектабельно. Как лавочник или клерк. Его выдавала только походка — размашистый, широкий шаг. Он тоже захотел прийти первым, иметь возможность увидеть меня раньше, чем я увижу его. Этому он меня научил; я его опередил.

Он не принял мер предосторожности: не прибег ни к одной из уловок или хитростей, которые так упорно и болезненно в меня вдалбливал. Не оглянулся по сторонам, не помедлил, чтобы осмотреться, ничего. Просто перешел улицу, пересек маленькую площадь и начал подниматься по ступеням. Я был озадачен. Он шел на встречу со мной, но не осторожничал, словно бы мы были на одной стороне, словно он не считал меня угрозой.

Стоявший у витринки мужчина двинулся ему наперерез, подошел совсем близко, взял за локоть; я увидел, как мужчина на скамейке бросил газету и встал; беспечные болтуны разошлись каждый в свою сторону, замыкая Дреннана сзади.

Дреннан повернулся, его рука скользнула в карман пальто. Я ничего не услышал, было слишком далеко, но он упал на колени, запрокинул голову. Человек с газетой подошел к нему вплотную сзади, вытянул руку к его голове, и Дреннан рухнул на каменные ступени собора.

Сделано. Хотя бы одной проблемой меньше. Я вернулся в дом Элизабет, помылся и сменил одежду как раз вовремя, чтобы приветствовать Уилкинсона и Гошена, когда в восемь часов они прибыли в экипаже Джона Стоуна с вокзала Гар-дю-Нор.

Глава 21

Такие приемы не забываются. Гости прибывали один за другим, и я жалел только, что прием должен остаться строго конфиденциальным. Он сделал бы для репутации Элизабет больше, чем появление принца Уэльского. Мало найдется уличных потаскух, принимающих у себя разом канцлера казначейства, иными словами министра финансов Англии, британского и русского послов, французских министра финансов и министра иностранных дел, управляющего Банком Франции и столько-то Ротшильдов и других банкиров. Собрались они, конечно, не для светских бесед: это были деловые люди, и свое дело они знали хорошо. Я рискнул бы даже предположить, что все они получали удовольствие. С девяти вечера до пяти утра они сходились в уголках, исчезали парами или группами в смежные комнаты, кричали друг на друга, смотрелись напряженно, гневно, встревоженно, ликующе и расслабленно и отпускали шутки, а после начинался новый раунд переговоров. Те, кто не был занят ими, собирались вокруг Элизабет, как цыплята вокруг наседки, и она отвлекала их беседой и шармом, создавая непринужденную атмосферу так, как умела лишь она одна. Ее повар, несравненный мсье Фавр, превзошел самого себя, а ее винный погреб произвел впечатление даже на мсье де Ротшильда. Я твердо уверен, что ощущение спокойствия, которое она понемногу создала, содействовало успеху больше любого другого фактора.