Обнаров - Наталья Троицкая

«Сейчас приеду», – сказал Беспалов.

– Вот и славненько, – сам себе сказал Обнаров. – Пойдем-ка, Егор, я посажу тебя в манеж, мне переодеться надо. Иначе упадешь ты с дивана.

Он взял на руки ребенка, особенно бережно прижал к себе и, пошатываясь, понес в спальню.

Очевидно, сынишка соскучился по своим старым игрушкам: во всяком случае, оказавшись в манеже, он увлекся игрой, больше не обращая внимания на взрослого.

Пользуясь удобным случаем, Обнаров пошел в ванную. Он снял с себя и бросил в стиральную машину всю грязную, пропахшую потом, мочой и блевотиной одежду, встал под душ. Растирая тело мягким махровым полотенцем, он глянул на себя в большое, во весь рост, зеркало и испугался того, как высох за месяц запоя.

– Мать честная! А это еще что? – растерянно сказал он, присмотревшись и открыв для себя щедрые пряди седины в волосах.

Эти открытия не расстроили его, он воспринял их как данность и стал одеваться, выбрав все же, чтобы скрыть худобу, просторный спортивный костюм.

Заглянув в комнату к сыну, он довольно отметил, что ребенок по-прежнему занят игрой, и решил, что нужно наконец-то побриться.

Длинную щетину было удобнее взять опасной бритвой, но, пошуровав в шкафчике в ванной, бритву он так и не нашел.

«Наташка спрятала…» – догадался он.

Пришлось бриться электробритвой. Занятие окончательно вымотало его. Лишившись месячной щетины, Обнаров хмуро смотрел на себя в зеркало. Снаружи он выглядел так же, как и изнутри. А внутри было совсем худо. Голова раскалывалась от непроходящей боли, перед глазами мельтешили яркие звездочки, все нутро ныло, дрожало и томилось, и в душе зияла сосущая пустота.

Из спальни послышалось хныканье Егора. Опираясь рукой о стену, Обнаров пошел к сыну.

– Дай! Дай! – произнес он, увидев отца.

Ребенок стоял на ногах, держась ручонками за сетку, и пальчиком указывал на выброшенную из манежа игрушку.

– Егор… – растерянно пробормотал Обнаров.

Он вынул ребенка из манежа и поставил на ножки.

– Та-а-ак… Ну-ка, иди ко мне, мой хороший, – он отошел немножко назад и игрушкой поманил ребенка.

Тот улыбнулся, потянул к игрушке ручонки и сделал шаг, другой, третий…

Обнаров подхватил сына на руки, прижал к себе и стал целовать, как одержимый.

– Какой же ты молодец! Какой молодец! Какой умница! Ах ты, мое родное солнышко! Вот Таечка обрадуется! Как же она будет рада… – шептал он, и слезы текли по щекам.

Потом он посадил ребенка на пол, закрыл лицо руками и плакал уже не таясь, вздрагивая всем телом, точно желая, наконец, избавиться от копившихся в нем весь последний месяц боли и горя.

Беспалов с удовольствием доедал суп, оставшийся в тарелке Егора, когда в кухню вошел Обнаров.

– Уснул?

– Уснул.

– Слушай, вкуснятина, просто оторваться не могу. Вот пить ты не умеешь, а готовишь очень вкусно. Очень вкусно!

– С Ольгой поссорились? Голодный сидишь.

– Олька к матери смоталась, два дня как.

– Опять?

– Что значит «опять»? С ними не бывает «опять». Это процесс непрерывный, как смена времен года. Сейчас у нас зима.

– Не изменять не пробовал?

– Костик, ты давно моральным стал?

– Серый, взрослый мужик, а ума нету.

Беспалов через край тарелки допил суп и довольно подытожил:

– Хорошо, но мало.

– Давай, налью тебе еще.

– Ты только себе оставь, – заглядывая в кастрюльку, попросил Беспалов.

Обнаров вылил остатки супа в тарелку Беспалову, сел на диван напротив, откинулся на спинку и блаженно закрыл глаза.

– А сам? Давай за компанию.

– Не могу я, Серый. Не лезет ничего. Чуть что съем, сразу вон. Башка раскалывается, мочи нет. Сердце молотит, как напуганное. Суп варил, думал, вагон разгружаю.

– Выглядишь ты хреново. Я бы сказал, очень хреново. Фингал под глазом откуда?

– Не помню.

– Как это «не помню»? Судя по цвету, недельной давности.

– Слушай, у тебя же есть знакомый нарколог…

– Костя, куда тебе нарколог? Нарколог – это доктор, который лечит алкоголиков. Он их из запоя выво… – Беспалов осекся. – Тьфу ты! Морда твоя песья!

Беспалов отодвинул тарелку, достал телефон и стал звонить.

– Что? – едва дождавшись конца разговора, с надеждой спросил Обнаров.

– Сейчас приедет. Н-да…

Оба замолчали. Чуть слышно тикал будильник на холодильнике, шумно прихлебывал суп Беспалов, где-то наверху протяжно и противно выл водопроводный кран.

– Черт! Ненавижу город! Задница к заднице, как сельди в бочке! Как только смогу, на дачу уеду. Не могу больше в этих четырех стенах. Егора заберу и уеду.

– А что, это хороший вариант. Тепло уже. Лес… Озеро… Воздух свежий… Егору там хорошо будет. Да, и тебя никто дергать не будет.

– Это уж точно. Полтора жилых дома в деревне. Магазина нет. Мобильной связи нет. Один телевизионный канал…

Беспалов рассмеялся, Обнаров улыбнулся, одними кончиками губ.

– Ничего-ничего, Старый! Полежишь возле камина, почитаешь, рыбку половишь, с ружьишком побродишь, а через месячок купаться можно будет!

– Не знаю… Хочется лежать, и чтобы не шевелил никто. Сил нет. Внутри пусто, точно кто высосал все.

– Время, Костя. Пусть пройдет время…

– Серега, ты представляешь, Егор ходить начал!

– Да ты что! Когда?!

– Сегодня.

– Сколько ему, девять?

Обнаров кивнул.

– С хвостиком.

– Вот видишь, а ты говоришь, ты – алкоголик! Даже лет сколько сыну, помнишь!

– Месяцев, дурень!

Обнаров вымученно улыбнулся.

– Серый, у тебя завтра день творческий?

– Я на «Мосфильм» хотел съездить, поболтаться. А что?

– Останься у меня. За Егором присмотреть надо. Я думаю, что после капельниц я вряд ли сразу смогу встать.

– Чего, так хреново?

– Хуже. Честно.

– Ну, ты всегда у нас отличался любовью к крайностям. Вот и сейчас, сидишь как лягушка, раздавленная.

– Останешься или нет?

– Останусь. Что за вопрос?

– Спасибо.

– Только я жрать готовить не умею. Э-э! Костя, ты чего?!

Тело Обнарова обмякло. Голова безжизненно склонилась к плечу.

Беспалов осторожно уложил его на диван, потрогал пульс на шее, нервно сказал:

– Пальцев сколько видите?

– Четыре.

– Сейчас сколько?

– Два.

– Сейчас?

– Пять.

– Как ваше имя?

– Наполеон.

Обнаров попытался встать.

– Лежите-лежите! Вы куда? Нельзя вам вставать! Категорически нельзя, Константин Сергеевич!

– Б..дь! Да уйди ты от меня! – рявкнул Обнаров и грубо оттолкнул врача.

– Костя, я тебя умоляю, ляг! – сказал Беспалов. – Послушайся хоть раз в жизни кого-нибудь!

– Ничего-ничего, не нужно мне помогать, Сережа. Злость – это специфическая эмоциональная реакция на преграду, помеху в удовлетворении потребности. А помехой ему сейчас весь мир.