Воровская трилогия - Заур Зугумов

Положение было серьезным. Нам с Шуриком ничего иного не оставалось, как встретить их, как и полагалось встречать в таких экстренных случаях «терпил», ибо вся дипломатия, которая должна была немного остудить их пыл и разрядить обстановку, была уже нами применена, поэтому у нас были на вздержке ножи, и мы приготовились отражать нападения, если они последуют.

Знали мы также и то, а точнее, рассчитывали на это, что, какими бы ретивыми ни были «терпилы», – с ворами, а точнее, с карманниками они почти никогда не связывались. Тем более при запале карманники, если, конечно, это были именно они, всегда возвращали украденное, иногда даже извиняясь за происшедшее: тут все зависело от воспитания «крадуна».

В общем, мы замерли на месте в ожидании последующих событий и предоставили возможность им самим решать, как поступить дальше, как вдруг из остановившегося рядом автобуса выпрыгнули двое незнакомых нам молодых парней, не раздумывая, вклинились между потерпевшими и нанесли каждый по удару близстоящему от них человеку. Мгновенно спрятав ножи и не дав опомниться потерпевшим, мы с Заикой тут же кинулись на них, завязалась потасовка, исход которой нетрудно было предвидеть. Не ожидавшие такого оборота событий «терпилы» решили ретироваться. Они прекрасно понимали, чем все это может закончиться для них, заметив буквально несколько минут назад зловещий блеск отполированной стали в наших с Шуриком руках.

Так я познакомился с Абдулом Лимпусом, который впоследствии стал мне ближе родного брата, и с его приятелем Махтумом, с которым я также всю оставшуюся жизнь поддерживал приятельские отношения как на свободе, так и в лагере, и который был и остается истинным бродягой.

Лимпус был молодым человеком чуть выше среднего роста. Копна густых черных волос беспорядочно обрамляла его лицо с серыми спокойными глазами, которые лучились светом безмятежного моря. Иногда блеск этих глаз напоминал сверкание стальной рапиры.

Что касается Махтума, то ростом он был ниже Лимпуса и примерно одного с ним возраста. Хоть и небольшие светло-серые, как у молодого волка, глаза его смотрели не по годам твердо и сурово, а чуть кучерявые волосы были того иссиня-черного цвета, представление о котором может дать разве что вороново крыло.

В тот день Махтум случайно оказался с Лимпусом в том давильнике. Сам он карманником не был, но его воровская профессия была нисколько не ниже, если позволительно будет так выразиться, и ею, кстати, он владел профессионально.

После этого происшествия мы с Заикой пришли к окончательному решению: нам нужен третий партнер, на которого мы могли бы положиться как на самих себя.

Конечно, у нас и до этого было много достойных кандидатур: в таком «воровитом» городе, каким по праву тогда считали Махачкалу, разумеется, было среди кого выбирать, – но положиться на них мы не имели права. Они не были проверены делом по большому счету, а жизнь с ее изнанки мы уже успели немного узнать, так что кое в чем разобраться могли.

Конечно, и Лимпус не был проверен нами в деле. Мало того, мы его вообще не знали, а не в наших правилах было подпускать к себе близко человека, если мы не были с ним знакомы хотя бы лет этак двадцать пять, а Лимпусу в то время всего-то было 24 года.

Но мы видели блеск в его глазах, когда он кинулся на «терпил», видели, как он вел себя после тех событий, слышали его рассуждения, а они были чисто воровского толка.

Всего этого нам было достаточно, чтобы понять, казалось бы, простую истину, которую люди порой ищут всю жизнь и, к сожалению, так и не находят: этот человек никогда не бросит в беде и не предаст. И, видит Бог, мы не ошиблись.

С этого времени мы стали воровать втроем и за короткое время поднатаскали Лимпуса так, что он уже почти ни в чем не уступал нам. Да, время было шебутное, это уж точно… Какие только чудеса ловкости рук и импровизации мы не демонстрировали втроем в магазинах, на базарах и в автобусах Махачкалы!

Однажды мы выпасли, как одна еврейка на автобусной остановке возле гостиницы «Дагестан», набив парфюмерный шмель одними сотенными купюрами, спрятала его в лифчик. Дождавшись автобуса, мы вошли вместе с ней и, проехав почти полгорода, все же умудрились довести дело до конца. Когда дама щекотнулась, то чуть не лишилась рассудка, но тем не менее она ни за что не заявила бы на нас в милицию, потому что у нее самой было рыльце в пушку. Обстоятельства вынудили ее сделать это, а нас выдал один негодяй, который в это время находился в автобусе и, кстати, тоже имел непосредственное отношение к преступному миру: за плечами у него был не один десяток отсиженных лет.

Мы, конечно, тогда ни в чем не признались и ничего не вернули легавым, напрочь от всего отказавшись. Но, как бы мы ни скрывали ранее свои способности и свое амплуа, постоянно меняя поле воровской деятельности, этот случай дал ментам повод относиться к нам уже не как к рядовым щипачам. Умудриться вытащить такую огромную косметичку из лифчика, да еще у еврейки, могли разве что иллюзионисты. Но так рассуждает лишь обыватель, менты же ими не были, и, с их точки зрения, это могли сделать лишь высокопрофессиональные карманники, кем нас и считал по праву преступный мир.

В то время в городе урок не было, и не будет их еще целых девять лет, пока к первому из них, Маге Букварю, воры не сделали подход спустя 40 лет после исчезновения последнего дагестанского вора в законе, как привыкли называть урок. Но это обстоятельство не мешало махачкалинской босоте жить между собой в мире и согласии, а главное – строго придерживаться воровских законов. Смею заметить для некоторых скептиков от преступного мира, что в Махачкале почиталось все воровское, а значит и людское, иногда и поболее, чем в некоторых других регионах страны, где обреталась масса воров.

Я, конечно, имею в виду свободу, в лагере жизнь была другая. Но и тут, что касалось понятий чисто лагерных, Дагестан мог дать форы очень многим регионам Страны Советов.

Выводы мои основываются не только на личных многолетних размышлениях, но и на наблюдениях многих других людей, даже никогда в жизни не бывавших не только в Дагестане, но и вообще на Кавказе. Дело тут в том, что Дагестан был всегда неотъемлемой частью России, а значит и все лагеря России принимали нас, представителей его преступного мира, с «распростертыми объятиями». Своих лагерей, кроме туберкулезной зоны – «четверки», которая, кстати, была всесоюзной, в Дагестане не было. Жители же союзных республик, таких как Грузия, Азербайджан, Армения, имели свои лагеря регионального значения, в которых в основном и сидели правонарушители, нарушившие закон на своей территории. За пределы республик их не вывозили почти никогда, за редкими исключениями: обычно это касалось либо воров, либо высокопоставленных преступников из числа бывших сотрудников собственных министерств и ведомств.

Лишь очутившись в тюрьме, совершив преступление где-нибудь на территории России, арестанты, привыкшие сидеть у себя на родине, попадали в российские лагеря, и лишь тогда некоторые из них начинали понимать, что же это такое – жизнь воровская, если, конечно, они хотели ее понять.

Глава 7. Братья по ненависти

Когда я освободился, то больше всего меня удивило несметное количество людей, желавших поживиться за чужой счет (их называли в городе щипачами). Что они только не вытворяли! Это был какой-то грабеж средь бела дня. Не разбираясь, ни где работяга, а где бобер, ни где хозяйка, а где маресса, они лазили целыми толпами и обкрадывали всех подряд.

Я помню, когда я впервые увидел, как одна пожилая женщина положила в трехлитровую пустую стеклянную банку кошелек и лишь потом села в автобус, я призадумался, а чуть позже понял, что как меня, так и тех, кто будет рядом со мной, могут причислить к подобной мрази, а мне бы этого очень не хотелось.

Дело в том, что люди моей «профессии» никогда не обворовывали простых работяг и хозяек – это было ниже достоинства крадуна, а здесь творится такое, и как это предотвратить? Это был какой-то карманный бум, что ли?

И как бы парадоксально сейчас ни звучали мои слова, но весь этот «карманный хаос» порождали сами менты. Правильнее, наверно, все же будет сказать: отдельные криминальные легавые ублюдки. Были специальные бригады, которые занимались отловом этих самых щипачей, ведь власти не могли игнорировать проблему, которая была слишком уж очевидна.

Но менты отлавливали тех, кто им не давал по глупости или еще не умел утащить, чтобы дать. Но и эти люди редко попадали за решетку, – их родителям давали возможность откупиться уже следователи, которые тоже хотели жить, и так далее по цепочке. Сумма зависела от того, как далеко зашло уголовное дело.

Каждый, кто хотел тогда украсть, должен был платить легавым мзду либо в виде зарплаты в конце каждого месяца, либо каждый день понемногу – кто как договорится.

В этой связи мне хотелось бы особо подчеркнуть, что по сравнению с шестидесятыми и семидесятыми годами, когда я между отсидками бывал на свободе, органы внутренних дел, как в СССР в общем, так и в Дагестане в частности, еще больше погрязли в коррупции и нечистоплотности.