Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 2. Божественный Клавдий и его жена Мессалина. - Роберт Грейвз

— Убей их, цезарь! — Никакой пощады! — Задави гадину! — Всем смерть! — Мы за тебя! — Ты был слишком великодушен, черт побери! — Сотри их с лица земли, цезарь!

В том, что обо всем этом думали гвардейцы, сомнений не оставалось.

Поэтому я велел тут же привести ко мне всех арестованных мужчин и женщин и приказал арестовать еще сто десять мужчин, имена которых стояли в списке любовников Мессалины, и четырех знатных римлянок, которые во время пресловутой оргии во дворце поддались настояниям Мессалины и выступили в роли проституток. Я закончил разбирательство за три часа. Объяснялось это тем, что из трехсот шестидесяти человек только тридцать четыре отвергли предъявленные им обвинения. Тех, чья вина заключалась лишь в присутствии на свадьбе, я отправил в изгнание. Двадцать всадников, шесть сенаторов и гвардейский полковник, которые признали себя виновными в прелюбодеянии или попытке государственного переворота, или в том и другом вместе, просили о немедленной казни. Я оказал им эту милость. Веттий Валент попытался откупиться, предложив назвать имена главарей заговора. Я сказал ему, что могу их узнать без его помощи, и его отвели на казнь. Монтан тоже был в списке Нарцисса, но в свое оправдание сослался на то, что Мессалина заставила его провести с ней ночь, предъявив соответствующий приказ с моей подписью и печатью, и что после этой единственной ночи она потеряла к нему интерес. Должно быть, Мессалина заполучила мою подпись к этому документу, прочитав вслух «просто, чтобы не утомлять твои милые глазки, мой любимый» не то, что там было написано. Однако, как я указал Монтану, для участия в свадьбе я ему приказа не посылал, тем более для прелюбодеяния с племянницей моего друга Нарцисса, поэтому он тоже был казнен. Прибавьте к этому пятнадцать самоубийств, совершенных той же ночью в городе людьми, которые ожидали ареста. Среди них три моих близких друга, всадники Трог, Котта и Фабий.

Я подозреваю, что Нарцисс знал об их вине, но из дружбы не поместил их имена в список, удовлетворившись тем, что послал им предупреждение.

Мнестер отрицал свою вину. Он напомнил мне, что получил от меня приказание во всем подчиняться моей жене и делал это, хотя и против своей воли. Он скинул одежду и показал следы плети на спине.

— А все потому, что моя врожденная скромность не позволяла мне так энергично исполнять твой приказ, цезарь, как бы ей хотелось.

Мне было жаль Мнестера. Однажды он спас всех зрителей театра от резни, которую хотели устроить телохранители-германцы. Да и какой спрос с актера? Но Нарцисс сказал:

— Не щади его, цезарь. Погляди внимательно на его шрамы, кожа цела, крови не было. Всякому, у кого есть глаза, ясно, что плеть не причинила ему настоящей боли, напротив, они оба получали от этого противоестественное удовольствие.

Тут Мнестер изящно поклонился гвардейцам — последний его поклон — и произнес свои обычные прощальные слова:

— Если я доставил вам удовольствие, в этом моя награда. Если провинился перед вами, прошу меня простить.

Ответом было молчание, и Мнестера увели навстречу смерти.

Единственные два человека, которых я пощадил, — я не говорю о тех, кто безусловно оказался невинен, — были некий Латеран и Кэсонин. Улики против Латерана шли вразрез друг с другом, а он был племянником Авла Плавтия, поэтому я принял на веру его слова, не имея доказательств обратного. Кэсонин же был такой жалкий и низкий негодяй, что я не хотел оскорблять всех остальных, казня его с ними вместе; при Калигуле он продавал себя мужчинам. Не знаю, что с ним стало; после того, как я его отпустил, он никогда не появлялся в Риме. Я также прекратил дело племянницы Нарцисса: я был у него в долгу.

Вакханок, все еще одетых лишь в леопардовые шкуры, я приказал повесить, процитировав речь Улисса из «Одиссеи», когда он наказывал распущенных служанок Пенелопы:

…И сын Одиссеев сказал им:«Честною смертью, развратницы, вы умереть недостойны,Вы, столь меня и мою благородную мать ПенелопуЗдесь осрамившие, в доме моем с женихами слюбившись».[123]

Я вздернул их, как это описано у Гомера, двенадцать в ряд, на огромном корабельном тросе, натянутом между двумя деревьями с помощью лебедки. Ноги их лишь чуть-чуть не доходили до земли, и когда они умирали, я снова привел строку из «Одиссеи»:

…и смерть их постиглаСкоро: немного подергав ногами, все разом утихли.[124]

А Силий? А Мессалина? Силий даже не пытался оправдываться, а когда я стал задавать ему вопросы, приводил голые факты, свидетельствующие о том, как он был соблазнен Мессалиной. Я нажимал на него:

— Но почему? Я хочу знать почему. Ты действительно был в нее влюблен? Ты действительно считал меня тираном? Ты действительно хотел возродить республику или метил на мое место?

Он ответил:

— Не могу объяснить этого, цезарь. Может быть, меня околдовали. Она заставила видеть в тебе тирана. Мои планы были туманны. Я говорил о свободе со многими друзьями, а ты ведь и сам знаешь, как это бывает: когда говоришь о свободе, все кажется просто. Ждешь, что все двери раскроются перед тобой, стены падут, а люди будут петь от радости.

— Ты хочешь, чтобы я пощадил твою жизнь? Отдать тебя под опеку семьи как слабоумного, не отвечающего за свои поступки?

— Я хочу умереть.

Мессалина прислала мне из Лукулловых садов письмо. Она писала, что любит меня так же нежно, как раньше, и надеется, я не отнесусь к ее шалости слишком серьезно; она просто водила Силия за нос, как мы с ней договорились, и если она перепила и шутка зашла слишком далеко, это еще не значит, что я должен быть глупеньким — сердиться или ревновать. «Ничто не делает мужчину таким противным, таким ненавистным в глазах женщины, как ревность». Письмо передали, когда я еще был на трибунале, но Нарцисс не дал мне ответить до конца суда, и я послал лишь официальное уведомление: «Твое письмо получено: я уделю ему свое императорское внимание в надлежащее время». Нарцисс сказал, что до тех пор, пока я полностью не удостоверюсь в размерах ее вины, лучше не рисковать: мое письмо может внушить Мессалине надежду, что она избежит смерти и будет всего лишь сослана на какой-нибудь небольшой остров.

В ответ на уведомление о том, что я получил ее письмо, Мессалина прислала второе — длинное, многословное послание с пятнами слез, где она упрекала меня за холодный ответ на ее нежные слова. Оно содержало полное признание, как она называла это, во множестве опрометчивых поступков, но ни одного случая супружеской измены она не привела: она умоляла меня ради наших детей простить ее и дать ей возможность начать все с начала; обещала быть мне верной и покорной женой и стать для знатных римлянок идеальным образцом примерного поведения на все грядущие времена. И подписалась ласкательным прозвищем. Письмо пришло в то время, как я разбирал дело Силия.

Нарцисс увидел слезы у меня на глазах и сказал:

— Цезарь, не поддавайся. Кто родился шлюхой — шлюхой и умрет. Она обманывает тебя даже сейчас.

Я сказал:

— Нет, я не поддамся. Нельзя дважды умереть от одной и той же болезни.

И я снова написал: «Твое письмо получено: я уделю ему свое императорское внимание в надлежащее время».

Третье письмо Мессалины прибыло как раз тогда, когда на землю упали последние головы. Оно было сердитым и угрожающим. Она писала, что дала мне полную возможность отнестись к ней справедливо как порядочному человеку, и если я немедленно не попрошу у нее прощения за свою наглость, бездушие и неблагодарность, выказанные ей, мне придется отвечать за последствия, так как ее терпению приходит конец. Все гвардейские офицеры тайно присягнули ей на верность, так же как все мои вольноотпущенники, кроме Нарцисса, и все члены сената; стоит ей только слово сказать, и меня арестуют и отдадут ей на отмщение. Нарцисс откинул голову и захохотал:

— Что ж, по крайней мере она признает мою верность тебе, цезарь. Поехали во дворец. Ты, верно, умираешь с голоду. У тебя и росинки маковой во рту не было с самого завтрака, так ведь?

— Но что мне ей ответить?

— Это не заслуживает ответа.

Мы вернулись во дворец, где нас уже ждал хороший ужин. Вермут (прописанный Ксенофонтом в качестве успокоительного), устрицы и жареный гусь с моим любимым соусом из грибов и лука — приготовленный по рецепту, данному матери Береникой, матерью Ирода, — тушеная телятина с хреном, овощное рагу, яблочный пирог, приправленный медом и гвоздикой, и арбуз из Африки. Я жадно набросился на еду и когда наконец досыта наелся, почувствовал, что еще секунда — и я усну. Я сказал Нарциссу:

— Я совершенно выдохся. У меня не работает голова. Оставляю все на твою ответственность до завтрашнего утра. Я полагаю, я должен предупредить эту жалкую женщину, что ей следует завтра явиться сюда и ответить на все предъявленные ей обвинения. Я обещал Вибидии, что буду судить ее честно и справедливо.