Время шакалов - Станислав Владимирович Далецкий

пригодится. Каждому из нас есть, что исправлять в нынешней жизни, пока мы не сдохли в подвалах и чердаках.

Вон, Лев Толстой – ушел из дома от жены, пешком в 83 года, видимо достала его женушка по самое не хочу: правда далеко Лев не ушел и умер, но и нам ведь не по 80лет, и если уйдем вовремя из подвалов, то может и дойдем до нормальной человеческой жизни.

Это верхним бомжам, как их назвал Тихий, никогда не стать уже нормальными людьми: если кто из них и захочет, так другие не дадут – они там все как пауки в банке, туда не сунешься – ужалят, но из банки тоже не выберешься – загрызут.

Итог нашей сегодняшней беседы таков: у каждого из нас была в жизни женщина, которая изменила его жизнь или могла изменить, но он не захотел. У кого жизнь изменилась к лучшему, у кого – к худшему, но всегда не обошлось без женщины.

Я предлагаю допить пойло, которое принес Иванов, под общий тост: за женщин, – закончил Учитель своё выступление. Общество поддержало его, напиток был разлит и выпит.

Дождь за окном прекратился, небо на западе просветлело, потом лучи заходящего солнца осветили промытый от грязи и вони город. Капли дождя заиграли и засветились на листьях деревьев, словно огоньки на новогодних елках.

В после дождевой тишине вновь появились и начали нарастать звуки жизни большого города, смолкнувшие во время дождя. Всё возвращалось на круги своя, лишь община бомжей продолжала молча сидеть у опустошенного ими стола – каждый из них ещё и ещё раз вспоминал свои встречи с женщинами в своей прошлой жизни, пытаясь представить свою жизнь не так как произошло, а так, как могло бы быть, поступи он тогда иначе.

Солнце село, и Михаил Ефимович встал и пошел на своё, как он считал, законное спальное место в соседней комнате, оставив постояльцев этой обители за их бесполезными раздумьями.

XII

Через два дня, закончив торговлю пораньше, потому что покупателей на его книги не находилось и он бесполезно простоял два часа, Михаил Ефимович собрал и увязал книги и пошел к своим знакомым бомжам, которых иногда называл однополчанами, после того, как, однажды, Учитель, увидев Михаила Ефимовича входящим в их логово, воскликнул: – Нашего полку прибыло!

Такие визиты к однополчанам, Михаил Ефимович старался делать почаще: забрать книги, которые, возможно, добыли его знакомые и, заодно, пообщаться с ними – от одинокой жизни ему не хватало общения с людьми.

На своём чердаке он совсем один со своими гнетущими мыслями; при обходе мусорных контейнеров тоже нет желающих пообщаться с ним; покупатели книг – если таковые находятся, тоже без всяких разговоров или берут книгу или уходят прочь – поэтому, для человеческого общения остаются лишь однополчане из заброшенного дома.

Человек – животное общественное и от одиночества может свихнуться умом: недаром осужденные в заключении предпочитают труд в команде одиночному сидению в камере.

Вот и Михаил Ефимович, по возможности, старался посещать почаще своих знакомых, посидеть вместе, пообщаться пустыми разговорами или провести время в бессмысленных, на первый взгляд, беседах, которые затевал Учитель, чтобы не сидеть молча.

Однако, смысл в этих беседах заключался в общении между собой, воспоминаниях о своем прошлом, оценке своей нынешней жизни и через это – в поисках выхода из сложившегося положения их судеб.

Учитель уже начал искать возможности связаться со своей двоюродной сестрой, о которой он вспомнил при таких беседах и куда надеялся уехать, чтобы начать новую жизнь.

Хромой, как-то сказал, что подходил к своему бывшему дому и встретил там соседку его возраста, которая жила в соседнем подъезде с мужем, но без детей. Оказалось, что муж её недавно умер, просто так – без видимой причины, и она осталась одна.

Соседка пригласила Хромого в свою квартиру, где он помылся, переоделся в мужнину одежду и даже пообедал. Соседка знала Хромого, как порядочного человека и намекнула, что он мог бы снимать у неё комнату за небольшую плату, как знакомый. Сдавать жилье постороннему она опасалась, а одной на пенсию не прожить, даже с пособием от Москвы.

Но Хромому, как и Учителю и Михаилу Ефимовичу до досрочного пенсионного возраста был ещё почти год и он поговорил с соседкой, что может пожить у неё пока без оплаты, потом устроиться на работу, тем же охранником, расплатиться с ней, а там и пенсия начнется. Соседка обещала подумать, но, кажется, такой вариант её устраивал: какой – никакой, пусть и хромой, но мужчина в доме будет.

Глядя на них, и Черный оживился, начал искать каких– либо родственников или знакомых, чтобы тоже к зиме зацепиться за какое-нибудь жильё.

Иванов тоже, выпивая, всегда говорил, что не останется бомжовать на зиму, а устроится работать с общежитием – слесарь он был, по его словам, хороший и вполне мог подрядиться, например, в ЖЭК или какую-нибудь мастерскую – жаль заводов в Москве почти не осталось для слесарей его квалификации. Но сначала он должен был бросить выпивку, что пока ещё не получалось.

Лишь Михаил Ефимович не строил никаких планов и не делился ими с однополчанами, но бомж он был начинающий и ещё не представлял, что значит прожить зиму на улице в постоянных поисках теплого закутка, откуда не прогонят жильцы или менты.

Учитель как-то говорил ему, что жизнь бомжа – это всего три зимы на улице: потом болезни и конец, если раньше не прихлопнут злые люди – бомжа может обидеть каждый.

С этими мыслями Михаил Ефимович подошел к заброшенному дому, направляясь к знакомому подъезду, но вдруг остановился. У подъезда стоял полицейский в милицейской форме, а второй мент вышел из подъезда в сопровождении Учителя и оба пошли вдоль дома и скрылись за углом.

Михаил Ефимович последовал за ними, держась поодаль, и тоже завернул за дом. Там, под окнами квартиры бомжей стояла кучка людей. Он подошел поближе и увидел лежащее на асфальте тело – это был Черный. Он лежал навзничь, одна нога была неестественно подогнута под себя, и около головы виднелось небольшое пятно запекшейся крови, а широко открытые, потускневшие глаза смотрели прямо в голубое небо, как бы следя за собственной душой, невидимо поднимающейся к небесам обетованным.

Рядом с телом Черного, стояли Хромой и Иванов, с болезненным любопытством вглядываясь в неподвижное тело своего товарища, а подошедшие Учитель с ментом, тихо переговаривались между собой.

Михаил Ефимович подошел к однополчанам и, показывая на тело Черного, лицо которого уже покрылось мертвенной