Полное собрание стихотворений - Игорь Северянин

Благодаря, быть может, Вите,

И я – заправский рыболов.

В моей благословенной Суде -

В ту пору много разных рыб,

Я, постоянно рыбу удя,

Знал каждый берега изгиб.

Лещи, язи и тарабары,

Налимы, окуни, плотва.

Ах, можно рыбою амбары

Набить, и это не слова!..

Водились в Суде и стерлядки,

И хариус среди стремнин…

Я убежал бы без оглядки

В край голубых ее глубин!

…О Суда! Голубая Суда,

Ты, внучка Волги! дочь Шексны!

Как я хочу к тебе отсюда

В твои одебренные сны!..

21

Был месяц, скажем мы, центральный,

Так называемый – июль.

Я плавал по реке хрустальной

И, бросив якорь, вынул руль.

Когда развесельная стихла

Вода, и настоялась тишь,

И поплавок, качаясь рыхло,-

Ты просишь: “И его остишь!”-

В конце концов на месте замер,

Увидел я в зеркальной раме

Речной – двух небольших язей,

Холоднокровных, как друзей,

Спешивших от кого-то в страхе;

Их плавники давали взмахи.

За ними спешно головли

Лобастомордые скользили,

И в рыбьей напряженной силе

Такая прыть была. Цели

Сорожек, точно на буксире,

И, помню, было их четыре.

И вдруг усастый черный черт

Чуть не уткнулся носом в борт,

Свои усища растопырив,

Усом задев мешок с овсом:

Полуторасаженный сом.

Гигант застыл в оцепененьи,

И круглые его глаза,

С моими встретясь на мгновенье,

Поднялись вверх, и два уса

Зашевелились в изумленьи,

Казалось – над открытым ртом…

Сом ждал, слегка руля хвостом.

Я от волненья чуть не выпал

Из лодки и, взмахнув веслом,

Удары на него посыпал,

Идя в азарте напролом.

Но он хвостом по лодке хлопнул

И окатил меня водой,

И от удара чуть не лопнул

Борт крепкий лодки молодой.

Да: “молодой”. Вы ждете “новой”,

Но так сказать я не хочу!

Наш поединок с ним суровый

Так и закончился вничью.

22

Как девушка передовая,

Любила волны ячменя

Моя Лилит и, не давая

Ей поводов понять меня

С моей любовью к ней, сторожко

Душой я наблюдал за ней,

И видел: с Витею немножко,

Чем с прочими, она нежней…

Они, годами однолетки,

Лет на пять старшие меня,

Держались вместе, и в беседке,

Бальмонтом Надсона сменя,

В те дни входившим только в моду

“Под небом северным”, природу

Любя, в разгаре златодня

Читали часто, или в лодке

Катались вверх за пару верст,

Где дядя строил дом, и прост

Был тон их встреч, и нежно-кротки

Ее глаза, каким до звезд,

Казалось, дела было мало:

Она улыбчиво внимала

Одной земле во всех ее

Печалях и блаженствах. Чье,

Как не ее боготворенье

Земли передалось и мне?

И оттого стихотворенья

Мои – не только о луне,

Как о планете: зачастую

Их тон и чувственный, и злой,

И если я луну рисую,

Луна насыщена землей…

Изнемогу и обессилю,

Стараясь правду раздобыть:

Как знать, любил ли Витя Лилю?

Но Лиля – Витю… может быть!..

23

Росой оранжевого часа,

Животворяща, как роса,

Она, кем вправе хвастать раса,-

Ее величье и краса,-

Ко мне идет, меня олиля,

Измиловав и умиля,

Кузина, лильчатая Лиля,

Единственная, как земля!

Идет ко мне наверх, по просьбе

Моей, и, подойдя к окну,

Твердит: “Ах, если мне пришлось бы

Здесь жить всегда! Люблю весну

На Суде за избыток грусти,

И лето за шампанский смех!..

Воображаю, как на устьи

Красив зимы пушистый мех!”-

Смотря в окно на синелесье,

Задрапированная в тюль,

Вздыхает: “Ах, Мендэс Катюль…”

И обрывает вдруг: “Ну, здесь я…

Ты что-то мне сказать хотел?…”

И я, исполнен странной власти,

Ей признаюсь в любви и страсти

И брежу о слияньи тел…

Она бледнеет, как-то блекнет,

Улыбку болью изломав,

Глаза прищуря, душу окнит

И шепчет: “Милый, ты не прав:

Ты так любить меня не можешь…

Не смеешь… ты не должен… ты

Напрасно грезишь и тревожишь

Себя мечтами: те мечты,

Увы, останутся мечтами,-

Я не могу… я не должна

Тебя любить… ну, как жена…”-

И подойдя ко мне, устами

Жар охлаждает мой она,

Меня в чело целуя нежно,

По-сестрински, и я навзрыд

Рыдаю: рай навек закрыт,

И жизнь отныне безнадежна…

Недаром мыслью многогранной

Я плохо верил в унисон,

Недаром в детстве сон престранный

Я видел, вещий этот сон…

Настанут дни – они обманут

И необманные мечты,

Когда поблекнут и увянут

Неувяданные цветы.

О, знай, живой: те дни настанут,

И всю тщету познаешь ты…

Отрадой грезил ты, – не падай

В уныньи духом, подожди:

Неугасимою лампадой

Надежда теплится в груди,

Сияет снова даль отрадой,

Любовь и Слава – впереди!

ЧАСТЬ III

1

Для всех секрет полишинеля,

Как мало школа нам дает…

Напрасно, нос свой офланеля,

Ходил в нее я пятый год:

Не забеременела школа

Моим талантом и умом,

Но много боли и укола

Принес мне этот “мертвый дом”,

Где умный выглядел ослом.

Убого было в нем и голо,-

Давно пора его на слом!

2

Я во втором учился классе.

Когда однажды в тарантасе

Приехавший в Череповец,

В знак дружбы, разрешил отец

Дать маме знать, что если хочет

Со мною быть, ее мы ждем.

От счастья я проплакал очи!

Дней через десять под дождем

Причалил к пристани “Владимир”,

И мамочка, окружена

Людьми старинными своими,

Рыдала, стоя у окна.

Восторги встречи! Радость детья!

Опять родимая со мной!

Пора: ведь истекала третья

Зима без мамочки родной.

Отец обширную квартиру

Нам нанял. Мамин же багаж

Собой заполнил весь этаж.

О, в эти дни впервые лиру

Обрел поэт любимый ваш!

Шкафы зеркальные, комоды,

Диваны, кресла и столы -

Возили с пристани подводы

С утра и до вечерней мглы.

Сбивались с ног, служа, девчонки,

Зато и кушали за двух:

Ах, две копейки фунт печенки

И гривенник – большой петух!..

И та, чья рожица омарья

Всегда растянута в ухмыл,

Старушка, дочка пономарья,

Почти классическая Марья,

Заклятый враг мочал и мыл,

Была довольна жизнью этой

И объедалась за троих,

“Пашкет” утрамбовав “коклетой”

На вечном склоне дней своих…

Она жила полвека в доме

С аристократною резьбой.

Ее мозги, в своем содоме,

Считали барский дом избой…

И ногу обтянув гамашей,

Носила шляпу-рвань с эспри,

Имела гномный рост. “Дур-Машей”

Была, что там ни говори!

Глупа, как пень, анекдотична,

Смешила и “порола дичь”,

И что она была типична,

Вам Федор подтвердит Кузьмич…

…Ей дан билет второго класса

На пароходе, но она,

Вся возмущенье и гримаса,

Кричала: “Я пугаюсь дна,-

Оно проломится ведь, дно-то!

Хочу на палубу, на свет…”-

Но больше нет листков блокнота,

И, значит, Марьи больше нет…

Был сын у этой “дамы”, Колька,

Мой сверстник и большой мой друг.

Проказ, проказ-то было сколько,

И шалостей заклятый круг!

Однажды из окна гостиной

Мы с ним увидели конька,

Купив его за три с полтиной

У рыночного мужика.

Стал ежедневно жеребенок

Ходить к нам во второй этаж…

Ах, избалованный ребенок

Был этот самый автор ваш!

С утра друзья мои по школе,

Меняя на проказы класс,

Сбегались к нам, и другу Коле

Давался наскоро заказ:

Купить бумагу, красок, ваты,

Фонарики и кумача,

И, под мотивы “Гайаватты”,

Вокруг Сашутки-лохмача,

Кружились мы, загаром гнеды,

Потом мы строили театр,

Давая сцену из “Рогнеды”,-

Запомни пьесу, психиатр!..

Горя театром и стихами,

И трехсполтинными конями,

Я про училище забыл,

Его не посещая днями;

Но папа охладил мой пыл:

Он неожиданно нагрянул

И, несмотря на все мольбы,

Меня увез. Так в Лету канул

Счастливый час моей судьбы!

А мать, в изнеможеньи горя,

Взяв обстановку и людей,

Уехала, уже не споря,

К замужней дочери своей.

О, кто на свете мягче мамы?

Ее душа – прекрасный храм!

Копала мама сыну ямы,

Не видя вовсе этих ям…

3

Ту зиму прожил я в деревне,

В негодовании зубря,

По варварской системе древней,

Все то, что все мы зубрим зря.

Я алгебрил и геометрил.

Ха! Это я-то, соловей!

О счастье! Я давно разветрил

“Науки” в памяти своей…

Мой репетитор, Замараев,

Милейший Николай Ильич,

Все больше терся у сараев,

Рабочему бросая клич

Объединенного Протеста,

За что лишился вскоре места:

Хотя отец – и либерал,-

Но бунт на собственном заводе

Несносен в некотором роде:

Бунт собственника разорял.

“Бунтарь” уволен. Математик

На смену вызван из Твери.

Он больше был по части “Катек”,

Черт математика дери!

Любила тетка преферансы,-

Учитель был ее партнер.

А я слагал в то время стансы,

Швырнув учебник за забор.