Все зеркало - Коллектив авторов

оставила прохладные следы. Он пошёл вдоль берега, любуясь переливами на дне, считая рыбешек, которые скользили под ногами. Левый берег расплывался вдали, сливался с небом, становясь неотличим от него. На правом, высоком, Андрей видел заборы и глухие стены, изредка встречая то капризную козу, настойчиво чего-то требующую, то кота самого хулиганского облика, который крался куда-то с куском мяса в зубах.

Через час или больше – он не считал время, не понимал в часах – склон понизился, превратился в пляж. Редкие отдыхающие, почти все городские и незнакомые, провожали его недоуменными взглядами. Андрей никогда не понимал, почему люди обращают так много внимания на лицо и тело. У него есть ноги, руки, крепкая спина – он может плавать, долго идти или быстро бежать. Есть лицо, на котором есть глаза и брови, нос, рот, уши. Они есть, они полезны и работают – чего еще хотеть? Красота, уродство – все это оставалось вне границ его мира; пустые слова, которые ничего не означают, которые нельзя потрогать.

Отойдя подальше от лежбища тел, он нашел брод и побрел вперед, туда, где в плавнях, занявших не один километр, прятался его шалаш. Тростник бил по плечам, оставлял тонкие царапины – от соленой воды, иногда приносимой с моря, кожу жгло нещадно. Встревоженные птицы взлетали вверх, ругая надоедливого человека; остро и чуть горько пахло рыбой – свежей, еще живой, и гнилой, протухшей на палящем солнце.

Шалаш со стороны реки виделся нагромождением веток и камыша, неопрятной грудой плавника, сбитого в кучу течением. На самом деле он получился крепким, основательным, выдержав и ливни с градом, и зимовку. Андрей построил его сам – из ящиков и брезента – и очень гордился бы, если бы мог назвать так то чувство, которое охватывало его всякий раз, когда он смотрел на приземистое и неуклюжее творение своих рук. Внутри у него была лежанка из поддонов, накрытая старым ковром, стол из ящика и стеллаж, на котором теснилась кухонная утварь, запас продуктов, топливо на случай непогоды, одежда, рыбацкие снасти и переносной телевизор с солнечной батареей – ненужный мамин подарок.

Снаружи сохла сеть, рядом с кострищем, выложенным речными катышами, висел на треноге закопченный котелок, на решетке лежала сковородка. Сбросив с плеча сумку, он сел на корягу и засмотрелся на небо. Нигде, кроме этого места, он не чувствовал себя дома.

Солнце сползло вниз, ударило по глазам, но Андрей упрямо смотрел на него и не отводил взгляда, пока весь мир не превратился в белое пятно.

Он нашел ее после дождя. Плыл на лодке по плавням, проверяя сети, осторожно раздвигал камыш веслом, когда заметил что-то блестящее. Толстый рыбий хвост вяло шевельнулся, стоило подплыть ближе, колыхнулось в воде тело. Он не рассматривал ее подробно, не удивлялся плавникам и чешуе, только тянул в лодку ослабевшее существо, которому нужна была помощь. Из ее рассеченного бока сочилась бледно-алая кровь, пачкая его пальцы, и он старался быть аккуратнее, осторожнее, но у него не получалось, она – ее грудь походила на человеческую – тоненько вскрикивала от боли, а он вжимал виновато в плечи голову, мычал что-то и тянул в лодку.

Андрей греб изо всех сил, не отводя взгляда от ее лица, от глаз, затянутых белесой пленкой, от пальцев с когтями и перепонками. Он моментально поверил в ее реальность: вот она, русалка, перед ним, ее можно потрогать, можно погладить волосы или взять за руку – значит, все взаправду. Есть он, есть островок посреди реки, есть дом и мама, и есть русалка. Проще некуда.

Он не рискнул вносить ее в шалаш: оставил на берегу, погрузив хвост в воду, и побежал за одеждой. Лекарств у него не было – все заживало, как на собаке, а стоило приключиться какой болячке посерьезней, мама вела его к сельской фельдшерице, – потому он перевязал ее своей рубашкой и, приготовив еду и кружку воды, сел рядом.

К вечеру она очнулась. Сморгнула с глаз пелену и посмотрела на Андрея ясным взглядом. Он протянул ей тарелку с рыбой, но она все так же смотрела и молчала.

– Ан-н-н-дей, – выдавил он и ткнул себя в грудь пальцем.

Она робко тронула его когтем; от щекотки он поёжился – она тут же отдернула руку.

– А т-т-т-ты?

Вместо ответа она взяла его ладонь и просвистела-пропела странно рваную мелодию, от которой у него разболелась голова, а перед глазами замелькали картинки. Он увидел, как в бутылочно-зеленой воде плавают русалки, как в небе от края до края плещутся звезды, как налетевшая буря тащит его куда-то вдаль, куда-то далеко, а он не может справиться с волнами, кричит изо всех сил, но его заглушает ветер, как острые камни впиваются в него, как мимо проплывают корабли, как темнеет вода… Он закашлялся, забыв вкус воздуха, глубоко вздохнул.

– Ан-н-н-дей, – повторил он. Русалка смотрела на него и молчала. – П-п-п-п-пей.

От воды она не отказалась – выпила всё и зевнула, показав острые треугольные зубы.

Он сидел рядом с ней, пока не стемнело, а потом вытащил наружу лежанку и попробовал уложить ее на довольно грязный ковер. Русалка слабо отбивалась и тянулась к воде, так что он оставил ее на прежнем месте, подложив под голову подушку, а сам лег рядом. Она уснула быстро, а он долго смотрел на зеленые волосы, в лунном свете похожие на серебряный мамин браслет, и вспоминал, как был ею в наведенных воспоминаниях.

Утром она съела сырую рыбешку, которую он поймал на рассвете и предложил ей в шутку, и благодарно свистнула. К ране она его не подпустила: залепила бок илом с водорослями и оставила так.

Находиться вдвоем на тесном островке было странно и непривычно. Он сторонился людей: те приносили лишь несчастья, щедро делясь с другими болью и обидами. В детстве, когда он видел лишь брата и сестру, мир за пределами двора казался огромным и интересным, но с первых же дней в школе мнение изменилось. Учеба давалась ему тяжело – он плохо понимал все те вещи, которые наполняли страницы учебников, заикался так, что иногда не мог выговорить и одно слово, – но мама заставляла посещать ненавидимые им уроки каждый день. Из школы его выпроводили со справкой и вздохнули с облегчением: последние годы он просто просиживал штаны, тоскуя за последней партой. Все равно ему была ближе природа. На реке он жил, не испытывая никакой нужды в людях.

И вот теперь его молчание разделял кто-то еще. Он нарезал овощи и