Пантелеймон Романов - Пантелеймон Сергеевич Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На четвертую неделю после открытия лавка стояла пустая.
— Вот это так оборот, — говорили мужики, — а боялись, что сбыту не будет. Эй, что ж ты спишь, за товарами не посылаешь? — кричали Афоньке.
— Денег нету.
— Целую лавку расторговал, а денег нету? Придется ревизию делать.
Пришла ревизия. Но так как Афонька ни за кем не записывал, кто брал в долг, то ревизия не могла обнаружить тех, кто так бессовестно отнесся к общественному достоянию.
— Кто в долг брал? — спрашивает ревизор.
Все только стояли и оглядывались по сторонам и друг на друга, удивляясь, какой жулик народ пошел.
— Придется взыскать с тебя, — сказал ревизор, обращаясь к Афоньке.
И все увидели, как Афонька молча повернулся задом к ревизору и показал ему то, что обыкновенно показывал всякому, кто говорил о взыскании с него.
Ревизор машинально посмотрел на это место и увидел то, что все и раньше видели: заплату и две дыры.
II
Тогда решили, что уж лучше заплатить, как следует, но нанять правильного человека, который бы целый день сидел в лавке, в долг бы не отпускал и вел отчетность.
Выбрали Кубанова, бывшего председателя, которого по приказу из города сняли с места за превышение власти. Этот человек был рожден для власти и, побыв полгода председателем, нашел свое истинное призвание. Он верил, что без строгости и порядка не может идти никакое дело. Был оскорблен, когда его сняли. А когда выбрали в заведующие, он только сказал:
— То-то, черти, поняли теперь…
Сделавшись заведующим, он показал во всей силе, что такое власть даже на таком посту, как заведующий потребительской лавкой. Когда покупатели подходили к лавке, у них зубы начинали стучать, как будто они шли не за товаром, а к прокурору, который вывернет им всю требуху наизнанку и вымотает кишки.
Кубанов всегда сидел и читал газету. При входе какой-нибудь старушки, не опуская газеты и не глядя на покупательницу, кричал:
— Что надо?
— Ась?
— Говори, зачем пришла?
— Я, батюшка… мне, батюшка…
— Что?! Говори проворней, чего мнешь! Что у тебя, язык отнялся? Ну?
— Хунт керосину…
— А откуда твой сын деньги берет? Я вот доберусь до вас, обнаружу. Все наружу вытяну. В церковь ходишь? Попа на дом принимаешь? Да ты, брат, не заикайся, а говори! Налог заплатила? Нет? А откуда же у тебя деньги? Я, брат, все знаю. В сберегательную кассу кто ходил? Мне отсюда все видно! Обо всем будет доложено. Вот твой хунт керосину. Получай и в другой раз не попадайся.
Старуха выкатывалась без памяти из лавки и всю дорогу крестилась и оглядывалась.
Кубанов смотрел на свое назначение, как на право вникать во все области жизни граждан, и относился к покупателям, как начальник к подчиненным, от которых требовал прежде всего проявления страха.
Самое большое удовольствие для него было видеть, как они трепещут от страха и как язык у них сразу делается суконным от одного его окрика.
Дело свое он тоже презирал, как и Афонька, ставил его на последнее место. А на первом у него была строгость и порядок. К потребностям покупателей относился тоже с презрением и на их требования смотрел, как на блажь.
— Что ж ты мне даешь, я чаю просила, — говорила какая-нибудь молодка.
— Бери, что дают. Нету чаю. Не ройся. Принудительно бери, а то плохо идет! Не разговаривать, а то будет доложено. А тебе чего?
— Керосину.
— Напротив, через дорогу.
У этого заведующего ревизия нашла полный порядок в отчетности, но и полный застой в торговле. Товару никто не брал, несмотря на то, что правление снизило цены на 20 % против Фомичева.
— Фомичев, а ты жив еще? — спрашивал кто-нибудь.
— Живы-с, — отвечал Фомичев, стоя на пороге и снимая картуз.
— А как же ты торгуешь-то? Там на 20 % сбавили.
— Бог помогает.
— Ну, что за черти окаянные, это кулачье! Прямо черная магия какая-то, — говорил, покачав головой, спрашивающий. — Чем же тебя доконать, Фомичев?
— Вам видней, — отвечал Фомичев.
И когда официально, в ударном порядке, была объявлена война частной торговле, стало очевидно, что Фомичеву приходит конец.
На него наложили такой налог, что все ходили и говорили:
— Теперь крышка. Вот это борьба, так борьба. Теперь подрывать не будет. Если это заплатит, тогда еще столько же наложить надо.
— Что, не выдержишь, Фомичев? Конец, брат, тебе?
— Что ж сделаешь-то, — отвечал Фомичев.
А так как денег у него не хватало, то отобрали весь товар.
— Вот теперь поторгуем. Кого бы это в заведующие угадать, получше выбрать? Надо такого, чтобы операции мог производить.
III
Третьим заведующим выбрали Зубарева, бывшего заведующего волостным финотделом, который до того был доверенным какого-то магазина в Москве, но получил расчет за широту кругозора, по его объяснению.
Зубарев — человек с сильно зализанным бобриком и всегда тревожно-возбужденным лицом, которое он постоянно вытирал комочком платка, как будто пробежал без передышки верст десять, и поминутно задирал вверх бобрик маленькой щеточкой.
Войдя первый раз в лавку, он окинул полки глазами и бросил:
— Операций не вел. Это сиделец, а не заведующий был. Все дело в операциях. Помещение ни к черту! Строиться надо.
Строиться ему не дали, но отвели под лавку народный дом. Зубарев выломал стены, вставил цельные окна, завел стулья для посетителей, устроил несколько отделений и накупил таких товаров, каких прежде не видывали: шляп, картин в рамах, зонтиков. И даже зачем-то один цилиндр.
Когда у него спрашивали, зачем это, он отвечал:
— Вы бы посмотрели у Мюр и Мерилиза, там еще не то есть. А то вы сидите на одном керосине, больше ни черта не знаете. Вас обламывать надо.
— А что ж ты так размахался, откуда денег будешь брать?
— А операция на что? У вас операций не делали, вот товар и дорог был, да заваль целыми месяцами лежала.
Для операций потребовалась лошадь с экипажем на рессорах.
Часто на этом экипаже приезжали какие-то люди. Зубарев показывал им, сколько у него товара, а потом подписывал какие-то бумаги. Это был первый заведующий, который со страстью был предан самому делу. Но предан был не как делец, а как художник.
А когда пошли покупать, то увидели, что товар дороже, чем
