Белые одежды. Не хлебом единым - Владимир Дмитриевич Дудинцев

не главные звенья в этой цепи. Могло и так получиться, что он не пошел бы ночью предупреждать Стригалева, лег бы спать, а утром его ждала бы уже новость об удачной княжеской охоте на схоласта. Потому что в разрыве у труб ждал бы не полковник, а те двое — слабо улыбающиеся, молодые. Могли бы ведь и так расположиться карты. Вот тогда бы действительно был виновен он, Федор Иванович. А сейчас, когда в картине стали видны и передний план, и все ее глубины, все больше вырисовывались отнесенные далеко назад, в дымку, две египетские статуи, вырубленные из песчаника множеством прилежных работяг. Одна громадная, тощая, с угловатыми плечами и с челкой на лбу, другая — меньше, как будто детеныш первой, сделанная из осколка той же скалы, тоже тощая, с узким лицом и непропорционально большой шевелюрой. И стало видно, что и Федор Иванович, и полковник Свешников делали то, что им полагалось делать. Единственное, что можно было бы поставить им в вину, — это то, что, действуя на виду у этих каменных богов, они слишком долго присматривались друг к другу, так и не успели сделать открытий, рождающих полное доверие, а вернее — знание человека. Если бы успели, все, может быть, кончилось бы иначе.

Кто же этот парашютист? Такой вопрос Федор Иванович тоже несколько раз задал себе в эту ночь. Он, в общем, догадывался, что Свешников дал это название меньшей из статуй. Эта мысль родилась сама собой, ею повеяло еще там, на дороге, и неизвестно откуда. Но она укрепилась, когда, расставаясь с полковником и ощупывая при этом ушибленное плечо, Федор Иванович вдруг заметил, что Свешников угрюмо смотрит туда же, на место ушиба, и качает головой. Собирая губы в трубку, он словно хотел поставить какую-то последнюю точку. И эта точка наконец была им поставлена:

— Сапожок-то… узнали?..

После всех этих размышлений возникла настоятельная потребность встретиться еще раз и выведать все до конца. Похоже, что и с той стороны такая потребность тоже была. Потому что, выйдя на следующий день после работы прогуляться по Советской улице со слабой надеждой встретить Свешникова, Федор Иванович почти сразу, у сквера, увидел полковника. И тот сразу же направился к нему. В своем штатском костюме светло-табачного цвета этот лысеющий рыжеватый блондин с широченным торсом был похож на спортсмена-гиревика. Глаз его не было видно — он уже улыбался добродушной профессиональной улыбкой. Здоровая алая кровь играла под прозрачной нежной кожей щек, мягкие розовые губы, окруженные неуловимым золотом бритой щетины, все время жили, изображая ясный ум, хорошее настроение, власть и чуть заметное превосходство над избранным для беседы настороженным и неглупым кандидатом наук. И Федора Ивановича сразу же озарила мгновенная и четкая мысль: почему всегда в первую минуту встречи со Свешниковым возникают такие определенные и острые прозрения, в общем благоприятные для этого человека?

— Здравствуйте, полный подозрений человек, — сказал полковник, протягивая ему толстую и добродушную крапчатую лапу. — Я так и знал, что вы выйдете сюда, чтобы встретить меня. Пройдемся? Не возражаете?

— Я для этого и пришел сюда.

— Хорошее начало! — Свешников стал еще веселее. — Пойдем вниз по скверу. Не возражаете?

И они пошли между двумя рядами свежезеленых лип.

— У вас очень строгий вид, — сказал Свешников. — Учитесь властвовать собою; не всякий вас, как я, поймет. К беде неопытность ведет.

— Заменять серьезное выражение лица… более соответствующее ожидаемой беседе… излишне веселым не значит властвовать собой. Веселье больше похоже на неуверенность.

Открыто улыбающееся мягкое лицо полковника на миг словно обсыпалось неуловимой пылью — он отреагировал на недружелюбную настороженность Федора Ивановича. Но алая кровь есть алая кровь. Розовые губы приятно задвигались, как бы выбирая слово попокладистее, светло-серые с желтизной глаза, показав на миг бьющее веселье, закрылись от улыбки. Он ничего не говорил, только щупал губами какие-то слова и все смотрел, смотрел на Федора Ивановича.

— Вот сюда теперь свернем, а? Не возражаете?

«Куда он меня?.. — подумал Федор Иванович. — Ладно, пойдем посмотрим».

— Чему это вы так радуетесь все время? — спросил он.

— Нам с вами на улице нельзя быть серьезными. Учитесь властвовать собой. Улыбайтесь. Теперь на минутку сюда. — Полковник подошел к будке телефона-автомата. — Я команду передам. Если не будете против. — Он вошел в будку, проворно сунул монету, завертел диск. Замер, слушая. — Это ты, Петрова? — спросил строго. — Почему не рапортуешь как положено? Ладно, мы уже идем. Как — с кем? С кем говорил. Вот с этим самым. Я был прав, чутье меня не подвело. Так что вот… Минут через пятнадцать…

Он повесил трубку и вывалился из будки:

— Пойдемте дальше. Вы ничего не спрашиваете, это хорошо.

— Пока ничего не спрашиваю, — сказал Федор Иванович.

— Нет, здесь направо…

Они свернули в переулок. Теперь шли молча. Один что-то готовил, другой напряженно ждал.

— Вот сюда. — Свешников, взяв под руку, повернул его в подъезд пятиэтажного дома из серого кирпича. — Пойдемте. Осталось немного. Вот, по лестнице… А теперь сюда…

— Куда это вы меня? — Страх давно уже сдавил Федора Ивановича. Но, сжав затвердевшие губы, он заставил себя идти. «Пойдем посмотрим. Проявим… Не знаю, можно ли это назвать мужеством…» Свешников подвел его к двери, окрашенной в шоколадный цвет, и сунул латунный ключ в замок. Дверь открылась. Легко запахло жаренным на масле тестом.

— Мы пришли ко мне, — сказал он, пропуская Федора Ивановича в коридор. — Попробуем жениных пирогов.

Федор Иванович остановился.

— Сейчас вы перестанете улыбаться. Все-таки вы, Михаил Порфирьевич, профессионал. И от этого, не знаю, уйдете ли когда-нибудь. У вас у всех в крови… есть манера — показывать остренький зуб всем и каждому. Весело пугать. Так это… покусываете. Ведь вы должны же знать, чего может ожидать человек от общения с вами! Еще в Библии сказано: будь осторожен в дружбе с имеющим власть лишать жизни. Если кусать — надо только всерьез. А вы играете. В смерть…

Свешников выкатил белые с серым глаза. Федор Иванович, подняв на него спокойный, благосклонный взгляд, продолжал с легкой грустью:

— Вы что — забыли, где мы с вами встречались ночью? Забыли, что происходит? Я не буду сегодня есть у вас пироги. Сегодня у нас будет очень серьезный разговор.

За стеклянной дверью, ведущей из коридора в комнату, кто-то пел, какая-то женщина с полным молодым низковатым голосом. Вместе с пением слышалось и постукивание щетки, завернутой в тряпку. Там шла уборка. Женщина пела со старомодными эстрадными подвывами в голосе, но слова были серьезны: «Мы идем на смену ста-арым, утомившимся бойцам — мировым