Парижские могикане. Том 2 - Александр Дюма

— А что Регина?

— Это была минутная слабость. Она сделала над собой нечеловеческое усилие и снова стала такой, какой вы привыкли ее видеть. Она довольно твердым шагом приблизилась к хорам, где для будущих супругов были приготовлены два кресла и две подушечки красного бархата с гербами Ламот-Уданов. На венчании присутствовало все Сен-Жерменское предместье и среди прочих — три ее подруги по пансиону Сен-Дени; они молились за нее, ведь она нуждалась в утешении.

Петрус запустил пальцы в волосы.

— Ах, бедная девочка! — вскричал он. — Она будет несчастна!

Он взял себя в руки и спросил:

— Что было дальше?

— Началась месса, и не простая, а торжественная. Священник долго говорил; Регина несколько раз оглядывалась: было похоже, что она боится и в то же время надеется увидеть вас.

— Что я мог сделать? — со вздохом заметил Петрус. — На мгновение — так бывает с людьми, накурившимися опиума или наглотавшимися гашиша, — я размечтался…

Но вот я очнулся, и вы сами видите, что меня ждало в действительности, друг мой!

Петрус встал, несколько раз прошелся по комнате и снова остановился напротив Сальватора.

— А это письмо? — спросил он. — Дорогой Сальватор, скажите Бога ради, как оно к вам попало.

— Пока говорил священник, я вышел на бульвар Инвалидов и стал ждать возвращения супругов. В два часа они появились. Выходя из кареты, Регина снова стала оглядываться. Я уверен, что она искала вас, а увидела меня. Узнала ли она меня? Вполне возможно; мне показалось, она подала мне знак. Может быть, я ошибаюсь…

— Вы полагаете, она надеялась увидеть меня?

— Несомненно! Я стал ждать… Прошел час, два… Часы Дома инвалидов пробили четыре. Вдруг отворилась калитка, расположенная рядом с воротами; оттуда вышла камеристка и стала озираться. Я стоял за деревом. Догадавшись, что она искала меня, я вышел из своего укрытия. Я не ошибся. Она вынула из кармана письмо и торопливо проговорила: «Доставьте письмо по адресу». Потом она вернулась в дом. Я же прочел на конверте ваше имя и поспешил сюда.

— Не угодно ли вам теперь взглянуть, что в этом письме? — проговорил Петрус.

— Если вы считаете меня достойным разделить вашу тайну и способным оказать вам услугу, я готов.

— Прочтите, друг мой, и скажите, не обмануло ли меня зрение, не сошел ли я с ума, — произнес Петрус, протягивая Сальватору письмо.

Сальватор тоже подошел к окну, потому что с каждой минутой сумерки сгущались, и вполголоса прочитал:

«Будьте сегодня вечером от десяти до одиннадцати часов неподалеку от особняка. Вас встретят и проведут ко мне.

Я буду Вас ждать».

— Все так? — спросил Петрус, внимавший с большим трепетом, чем осужденный слушает приказ о помиловании.

— Слово в слово, как я вам только что прочел, Петрус.

— И что вы думаете об этом свидании?

— Я думаю, что в этом доме произошло нечто ужасное; Регине потребовался защитник; зная вас как благородного и порядочного человека, она остановила на вас свой выбор.

— Хорошо, — кивнул Петрус. — Сегодня вечером в десять часов я буду возле особняка.

— Я вам нужен?

— Спасибо, Сальватор.

— Ну хорошо, только обещайте мне кое-что.

— Что же?

— Не брать с собой оружия. Петрус на мгновение задумался.

— Вы правы, — сказал он. — Я отправлюсь на свидание безоружным.

— Отлично! Сохраняйте спокойствие, осторожность, хладнокровие.

— Окажите мне одну услугу.

— Слушаю вас.

— Уведите Жана Робера и Жюстена; посадите в фиакр Баболена и малышку Рождественскую Розу: мне нужно побыть одному.

— Будьте покойны, я все устрою.

— Я увижу вас завтра утром?

— А вы этого хотите?

— Да, очень хочу… впрочем, я, возможно, поведаю вам не всю тайну, а расскажу лишь о том, что будет касаться одного меня.

— Друг мой! Тайну всегда лучше хранить в одном сердце, чем в двух. Так храните вашу, если можете. Как гласит арабская пословица: «Слово — серебро, молчание — золото».

Пожав Петрусу руку, Сальватор вернулся в мастерскую как раз в то время, как Ролан, по-видимому заскучав в отсутствие хозяина и чувствуя его приближение, радостно заскулил и стал скрестись в дверь мастерской с такой же деликатностью, с какой придворный XVII века стучался бы в покои Людовика XIV.

XIV. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ЖАН РОБЕР ОТКАЗЫВАЕТСЯ РАЗГАДАТЬ ЗАГАДКУ

Когда Сальватор вернулся в мастерскую, Жюстен только что закончил песню Миньоны; канделябры уже горели и композитор приготовился спеть свое произведение, положив руки на клавиши и поставив ногу на педаль.

Но при первых же аккордах инструмента, при первых звуках голоса Жюстена Ролан — то ли из любви к музыке, то ли из ненависти к ней — издал жалобный вой и стал отчаянно скрестись в дверь, не давая расслышать ни одного такта.

— Уж не Ролан ли за дверью? — спросил Жан Робер.

— Он самый, — подтвердил Сальватор.

— Впустите его.

— Да, да, впустите! Я хочу на него посмотреть! — попросила Рождественская Роза. — Баболен, отвори Ролану.

Баболен обрадовался, что может познакомиться с собакой Сальватора, бегом бросился к двери и распахнул ее со словами:

— Входи, Ролан!

Не ожидая приглашения, Ролан в два прыжка оказался рядом с Сальватором. Но, вместо того чтобы приласкаться к хозяину, как можно было ожидать, он замер и повернул голову к Рождественской Розе.

— Ну, Ролан, что случилось? — спросил Сальватор. — А с тобой что такое, Рождественская Роза?

Как видят читатели, вопрос относился и к собаке и к девочке.

Взгляд собаки был необычным — пылающим, почти магическим; а та, на кого он был устремлен, тоже не сводила с Ролана удивленного и растерянного взора.

Так могли бы смотреть — глаза в глаза — готовые броситься друг на друга враги. Но во взгляде собаки была не ярость, а удивление; во взгляде девочки светилась не ненависть, а радостный испуг.

Ее глаза будто говорили: «Ах, собачка моя! Неужели это ты?»

В глазах собаки читалось: «Ты ли это, девочка?»

Вдруг Ролан, будто больше не сомневаясь и окончательно убедившись в том, что знает девочку, протягивавшую к нему руки, бросился к Рождественской Розе.

Девочка обняла собаку за шею, и они покатились по полу.

Хотя Сальватор отлично знал ласковый характер Ролана, ему почудилось, что пес взбесился; комиссионер топнул ногой и приказал:

— Ко мне, Ролан!

Как известно, Ролан понимал, любил хозяина и слепо повиновался ему, своему спасителю. И вдруг Ролан ничего не слышит и не понимает: он широко раскрывает огромную пасть, словно собираясь проглотить девочку.

Жюстен и Жан Робер тоже решили, что пес взбесился.