Я, Майя Плисецкая - Майя Плисецкая

Я знаю главный мотив мучительного согласия Щедрина.

Это — я.

Мне становилось в театре все труднее. Надо было бороться за место под театральным солнцем. А какие козыри в этой борьбе у меня есть? Широкий шаг, гибкость и прочее? Или артистизм? Или одержимость к балету? Или расположенность публики?..

Почетный пост в Союзе композиторов был нужен мне для острастки, для того, чтобы об меня пореже вытирали ноги, пореже ступали в душу. Неужто трудно это не понять? Если жизненный компромисс из-за стодолларовой бумажки — одно дело. А ежели из-за творчества, из-за родного человека?.. Есть разница?

«Шестидесятники» России (а Щедрин одним из них и был) все шли к правде творчества, к правде жизни извилистыми путями — те же Евтушенко, Вознесенский… И каждый шел к цели своей дорогой. Судьбы их не миновал компромисс — система была жестока. Надо было выжить, не дать наступить на горло своей песне, «вырулить» — этот глагол был у «шестидесятников» в ходу — и при том остаться порядочным человеком. «Шестидесятники» наивно тщились еще и изменить мир, разрушить систему, растормошить людей, воззвать к их совести. Из сегодня мы видим, как наивны они были. Донкихоты шестидесятых годов!..

И за годы своего председательства Щедрин смог сделать людям много добра. Воистину много. Но кто способен пом нить добро? Единицы. Счастье, что благодарные люди еще есть. Не вывелись с земли, словно динозавры и мамонты. А все же сегодня именно те, кому вершил он наибольшее добро, за кого хлопотал, вступался, глазом не моргнув, говорят: что Щедрин? Истеблишмент.

Хорош истеблишмент, когда квартира наша куплена за наши деньги. А «гонимые композиторы» (такова уже повторяемая ныне эхом инерции репутация) получали квартиры, иные блага — бесплатно от Союза композиторов (проклинаемого теперь Союза композиторов). Вот вам правда.

У Щедрина всегда была позиция.

Он осмелился в шестьдесят восьмом году не подписать письма в поддержку ввода советских войск в Чехословакию. Радиостанция «Голос Америки» называла его в числе других отказавшихся смельчаков-писателей Твардовского и Симонова-Щедрин был с первых дней создания членом «Московской трибуны» и Межрегиональной депутатской группы. Того крохотного круга нетрусливых людей, где председательствовали академик Сахаров, Ельцин. Это была политическая позиция Щедрина, его политические убеждения, лицо. Щедрин был в числе открыто сопротивлявшихся режиму. Вот вам правда. Хорош истеблишмент!

А что делали тогда «гонимые композиторы»? Тоже бунтарскую трибуну посещали? Иностранцев от прессы блинами с икрой потчевали да на собственных машинах вместо такси по достопримечательностям Подмосковья транспортировали. Коломенское, Архангельское, Загорск… И нашептывали, нашептывали, что гонимые, мол, непризнанные, незамеченные, неотмеченные…

У нас теперь, кстати говоря, как-то внезапно обнаружилось, что полстраны в диссидентах были. А те, кто на заштатный вопрос интервьюера: «Ваша настольная книга?» — «Сочинения Ленина», — отвечали, теперь только и твердят одно в унисон: «Библия», «Библия»… У, хамелеоны!.. Но это только пока. Это пока лишь модно сие, пока на этой стороне сила. Впрочем, это так… Наблюдение.

Есть на свете несколько простых, веселых сказок гениальных творцов, написанных человечеству в назидание.

Сказки эти куда глубиннее с вое мудрых томов философов. «Сказка о золотой рыбке», «О попе и работнике его Балде» Пушкина. Андерсеновская — «Новое платье короля». Что-то схожее с историей о новом платье происходит и теперь. Но на музыкальный лад. Или мне мерещится?..

Впрочем, не мое дело судить, какой музыке лучше быть. Синей или фиолетовой. Евнуховой или экстатической. Места под солнцем всем хватит. И пишущим, и слушающим. Но доказывай свою правоту в открытом бою — музыкой. А не нашептывай, как бы между делом, между прочим, что «Щедрин советским начальником был». Чтобы недобросовестные или легковерные люди с заполитизированными мозгами могли навет тиражировать. По музыке судите, не желающие мыслить самостоятельно люди, лишь по музыке. Не по ярлыкам ущербных (если этим заняты) коллег, завистников, тонких ценителей гениальной россиниевской арии о клевете. Да, в яблоню без яблок камней не кидают…

А еще туда же и «гонимый режиссер» Юрий Любимов, дружбу с коммунистическими главарями водивший, сам в партии состоявший, в клубе НКВД усердно служивший, почетные коммунячьи звания получавший, в любимом Сталиным фильме «Кубанские казаки» в главной роли фиглярничавший… Но теперь ретиво выдает подзатыльники направо-налево. Он-де, дескать, один сознательный борец за правду-матушку был. Другие все «прихвостни»…

Есть у Щедрина оригинальное симфоническое сочинение. Называется оно «Автопортрет». Посвящено самому себе (так помечена начальная страница). Год написания — 1984-й. До перестройки! До начала еще пробуждения от летаргического семидесятилетнего сна — это сейчас все смелыми, независимыми стали… Я хочу, чтобы вы услышали эту партитуру. Потому, что исповедь это. Музыкальная исповедь. И если не глухи вы, то разберетесь третейски сами — кто есть Щедрин, во что он тогда веровал, что ненавидел. Это так просто — послушайте!..

Я печалюсь, что спутал сегодня намеренно кто-то правду с ложью. Что сместились в иных головах сегодня акценты истины. Через поколение или два, в том сомнений не может быть, все разложится по своим полочкам, как кому было Богом отпущено. По мере таланта, не по мере политики.

Как поэт сказал:

Открыть хотя б один бы глаз,Взглянуть хотя 6 один бы раз,Что станет после нас…Какие платья будут шить,Кому в ладоши станут бить?..

Глава 45

РАБОТА В ИТАЛИИ

Дежурная у лифта нашего дома на Горького — у французов есть красивое слово «консьержка» — до того круглолицая, что каждый раз навязчиво мелькает сравнение, будто природа обвела ее физиономию циркулем, приветливая, вкрадчивая Вера Дмитриевна озабоченно поднимается со своего дежурного стула мне навстречу:

— Пока вас, Майя Михайловна, дома не было, почтальонка принесла телеграмму. И-но-странную. Из Рима. Я приняла. Вот.

Вера Дмитриевна была самая прилежная из дежурных нашего подъезда и всегда приходила в заметное возбуждение и покрывалась пунцовыми пятнами, если что-то связывалось с иностранцами в ее дежурство…

Затворив за собой дверь квартиры, я взглянула в иностранное послание. Телеграмма, похоже, по-итальянски, и, кроме города отправления и подписи отправителя, разобрать ничего не смогла. Подпись стояла, как я прочла, громкая: Антониони. Неужто я спонадобилась знаменитому кинорежиссеру? Ишь ты! Лишь позже, усилиями всех домочадцев, было прочтено: Антиньяни, директор оперы города Рима. Но как римский директор смог узнать мой московский адрес?..