Загадка о тигрином следе - Антон Кротков

– Вряд ли они посмеют напасть на вас… слишком уж их мало… Недавно их кто-то серьёзно пощипал… это явно ошмётки крупного отряда…. Большинство из них ранены… Но нагадить они ещё могут.

Мануйлов говорил торопливо, явно боясь умереть в презренном ранге предателя. Оказывается, он решил скрыть своё настоящее имя, ибо твёрдо порвал все связи с отцом и своим прошлым. К тому же боялся, что товарищи не будут ему доверять, как сынку богача. А потом уже было поздно открываться.

– Только запомни, начальник: я умираю коммунистом – таковы были его последние слова. По всему телу Мануйлова пробежала бурная дрожь. Он вдруг выгнулся дугой, лицо его исказила страшная гримаса. И тут же тело его обмякло, а глаза померкли за полусомкнутыми ресницами.

Одиссей снял шапку. Окружающие последовали его примеру. Рядом копали яму, к которой сносили со всех сторон тела убитых.

Луков вполголоса приказал всем, кто не занят ранеными, построиться.

– Кто стрелял? – так же негромко спросил он, когда все выстроились перед ним.

– Ну я! – небрежно объявился стоящий в стороне от всех комиссар. Взятую у кого-то винтовку с примкнутым к ней штыком Лаптев держал под мышкой, так как руки его находились в карманах. Он по-прежнему выглядел как гайдук – в бурке на голое тело с болтающимися на груди амулетами. Нелепый и одновременно крайне опасный человек, которого лучше не задевать – таким он показался Одиссею.

– А что?! – с гонором выкрикнул Гранит, выкатывая на Лукова наглые глаза. – Кто сказал, что нельзя стрелять в дезертиров и предателей?!

Комиссар осклабился в лицо Лукову.

– Да, это я подстрелил изменника революции, когда понял, что у тебя для этого кишка тонка. И нисколько не жалею о содеянном.

– И об этом вы тоже не желаете? – неприязненно глядя на Лаптева, кивнул на мертвецов у почти выкопанной братской могилы Одиссей.

Лаптев равнодушно взглянул на трупы, после чего перевёл наглый самоуверенный взгляд обратно на Лукова.

– Обыкновенное дело – война.

– Разве вам не передали мой приказ не стрелять? – вмешался в разговор подполковник, от которого почему-то сильно воняло чесноком.

– У меня после последнего купанья осталась вода в правом ухе – с явной издёвкой пожаловался Лаптев. – Так что я просто не расслышал слова соседа справа.

– Это не оправдание! Как руководитель военной части экспедиции я беру вас под арест за неисполнение приказа.

– Не имеешь права! – взвился Лаптев. – Я комиссар! Надо мною начальников нет!

– Взять его! – игнорируя слова комиссара, велел двум бойцам подполковник. Глаза Ягелло странно блестели, а движение его были слишком размашисты.

И тут Гранит выкинул очередной свой фортель: перехватив винтовку поудобней, он угрожающе – наклонив голову и подавшись корпусом вперёд, – двинулся на направившихся к нему красноармейцев.

– А ну назад, рожи! А то заколю!

Солдаты озадаченно остановились, затем испуганно попятились от нацеленного на них штыка.

Ягелло решил проблему с федфебельской простотой. Не тратя времени на убеждения, он быстрым шагом подошёл к Лукову, точным движением левой руки отбросил штык его винтовки в сторону, и ударил справа комиссара в подбородок, послав его на землю. Назначенным в конвоиры красноармейцам оставалось только обезоружить и связать нокаутированного арестанта.

– К сожалению, другого способа быстро излечить «психического» в военное время нет, – стягивая перчатку с руки, с нетипичной для себя развязанностью пояснил Ягелло.

После этого крайне неприятного эпизода Одиссей отправился посмотреть, как обстоят дела в импровизированном полевом госпитале. Взявшая на себя обязанности санитара Кира занималась ранеными. Захватив из лагеря фляжку спирта и марганцовку, молодая женщина ещё под пулями начала оказывать помощь первым из них. С помощью этих нехитрых средств женщина обрабатывала раны. Из-за дефицита перевязочных материалов на бинты шли нательные рубашки. Кира рвала их на полосы и кипятила в котелке над костром. Ей помогал солдат-таджик. Добровольный ассистент кипятил на костре железную коробку с хирургическим инструментом.

Глядя на то, с каким искренним милосердием Кира старается облегчить страдания раненых, как профессионально и твёрдо помогает самым тяжёлым, как ловко у неё всё получается, Одиссей думал о том, что ещё не встречал женщины прекрасней и мужественней…

Уходить от колодца не хотелось, ибо неизвестно повезёт ли со следующим. Но так как вечно оставаться тут они не могли, было решено заполнить все пригодные для перевозки воды ёмкости. К Одиссею, сильно прихрамывая, подошёл археолог.

– Я ранен в ногу! – с растерянной улыбкой продемонстрировал он перевязанную ниже колена конечность. К счастью, ранение археолога оказалось лёгким – пуля лишь коснулась его и унеслась прочь. Кира уже обработала его рану. Однако Кенингсон почему-то настойчиво и удручённо именовал себя «пулесобирателем».

Больше ничего серьёзного в этот день не произошло.

Следующие двое суток отряд продвигался к горам. Правда, шли они не по прямой, а снова – от колодца к колодцу. Только больше им уже не удавалось опережать бандитов – те успевали сделать своё чёрное дело и уйти. Теперь уже было ясно, что это дело рук одноглазого басмача и его шайки. Ягелло даже пробовал с пятёркой отборных бойцов выдвигаться вперёд, но такая тактика не сработала. Экспедиция лишь потеряла ещё двух человек, когда разведка напоролась на засаду. В результате и без того сильно поредевший после недавнего боя возле колодца экспедиционный конвой сократился всего до дюжины полноценных штыков. Зато раненых и больных становилось всё больше.

Глава 67

Ночью неизвестный вспорол ножом несколько бурдюков с водой. Молодой солдат признался, что заснул на посту.

– В военное время за такое положен расстрел. Другого способа поддерживать дисциплину у нижних чинов я не вижу – жёстко заявил Ягелло.

Естественно Лукову, как потомственному московскому интеллигенту была омерзительна даже мысль о подобных способах поддержания порядка. У него до сих пор лежал камень на душе из-за того, что он не успел предотвратить расстрел Мануйловым двух мародёров.

– Не слишком ли вы круты с людьми, Янус Петрович? – спросил офицера Луков.

– Я не собираюсь менять свои взгляды и привычки, – раздражённо заявил Ягелло, то вынимая из кармана брюк носовой платок, то пряча обратно. – Я, например, так считаю: если офицер не строг с солдатами, то он либо боится их, либо самого себя и, следовательно, во всяком случае – трус. Я не могу отступить там, где обязан стоять во всеоружии. И требовать от меня…

– Никто от вас ровно ничего не требует – примеряюще произнёс Луков. – Поверьте, я уважаю вас! Но может быть мы всё-таки не будем принимать крайние меры?

Ягелло жёстко усмехнулся.

– Предлагаете потакать разгильдяйству?

Одиссей тяжко вздохнул. Он чувствовал в офицере неослабевающую твердость. Ягелло был уверен в своей правоте и намеревался расстрелять виновного. И всё же Одиссей попросил:

– Господин подполковник, я очень прошу вас на время экспедиции ввести марроторий на смертную казнь.

– Как вам будет угодно, но тогда я не поручусь за следующий бой – предупредил офицер. – Солдат нынче надо опасаться. Только страх может заставить их подчиняться.

Ягелло коротко козырнул и вышел из палатки.

Прошёл наверное час. Отряд снова был в пути. Оглянувшись, Одиссей заметил, что подполковник о чём-то разговаривает с сидящем верхом на «арестантском» муле комиссаром. За неимением в отряде повозки для перевозки арестованных, Лаптев и проспавший воду часовой ехали вдвоём на одном муле, который в экспедиции заменял собою передвижную гауптвахту.

Лукову стало любопытно, о чём могут беседовать эти непереваривающие друг друга люди, и он попридержал свою лошадь, дожидаясь их приближения.

– Прежде офицер принадлежал к элите общества, к избранным. А сейчас он поруган вами и является объектом всеобщих издевательств! Ваша власть с одной стороны нуждается в нашем опыте, знаниях, но сама же при этом попустительствует издевательствам над защитниками Отечеств! – с негодованием говорил комиссару, видимо, задетый за живое подполковник. Он вдруг порывисто начал расстегивать на себе ремень, задрал гимнастёрку, продемонстрировав дырку на груди, из которой со свистом выходил воздух, когда мужчина выдыхал.

– Это меня не контрабандисты и не германец, а свой же! В 1917 солдат запасного полка, митингующий с дружками против отправки на фронт – четырёхгранным штыком. Вошёл легко, да в теле сломался, рана от него не закрывается.

– Сам виноват, «вашбродь»! – весело сверкнул глазами комиссар. – Надо было погоны вовремя снять, а не бурбонствовать. Вот и напоролся на штык получившего свободу от вашего брата солдата. Чего ж обижаться. Мало вы зуботычин бесправным солдатам раздавали, когда ваша власть была. Вот вам и справедливая расплата!