Сын повелителя сирот - Адам Джонсон

Он поправил край ее банта.

– Прошу тебя, – сказал он. – Сейчас тебе нужно идти выступать. Дай Великому Руководителю в точности то, что он просит.

– Я не в состоянии контролировать то, что пою, – ответила она.

Вскоре она, одетая в синий чосонот и сопровождаемая своим мужем, оказалась рядом с Великим Руководителем. Звучала как раз кульминация песни, исполняемой аккордеонистами, которые образовали пирамиду, стоя на плечах друг у друга по трое. Га видел, как Ким Чен Ир опустил глаза – бодрая, наполненная безграничным энтузиазмом игра детей действительно тронула его. Когда песня закончилась, американцы сделали вид, будто хлопают в ладоши, но звука этих аплодисментов, однако же, не было слышно.

– Послушаем еще одну песню, – объявил Великий Руководитель.

– Нет, – возразил Сенатор. – Сначала наша гражданка.

– Моя собственность, – настаивал Великий Руководитель.

– Гарантии, – добавил Томми.

– Гарантии, гарантии…, – проворчал Великий Руководитель. Он повернулся к Командиру Га.

– Могу я взять твой фотоаппарат?

Улыбка на его лице заставила Га внутренне содрогнуться. Он вытащил фотоаппарат из кармана и протянул его Великому Руководителю, и тот, пробравшись сквозь толпу, направился к своему автомобилю.

– Куда он пошел? – заволновалась Ванда. – Он, что, уходит?

Великий Руководитель сел на заднее сиденье «Мерседеса», но машина не двинулась с места.

У Ванды зазвонил мобильник. Она достала из кармана телефон и покачала головой, будто не веря тому, что увидела. Га потянулся к ее красному телефону и она показала ему фотографию Элисон Дженсен, Чемпионки по гребле, сидевшей в автомобиле. Кивнув Ванде, Га прямо на ее глазах сунул телефон себе в карман.

Великий Руководитель вернулся и поблагодарил Га за то, что тот дал ему свой фотоаппарат. – Ну, что, убедились? – спросил он.

Сенатор подал знак, и пара вилочных погрузчиков задним ходом двинулась к грузовому отсеку самолета, чтобы привезти прибор для обнаружения радиации японского производства, корпус которого был изготовлен на заказ.

– Вы знаете, это не поможет, – заметил Сенатор. – Японцы сделали его для определения уровня радиации в космосе, а не для обнаружения изотопов урана.

– Все мои ведущие ученые стали бы утверждать обратное, – возразил Великий Руководитель. – На самом деле они единодушны во мнении.

– На сто процентов, – добавил Командир Парк.

Великий Руководитель взмахнул рукой.

– Но давайте поговорим о нашем общем статусе ядерных держав в другой раз. А сейчас послушаем блюз.

– Но как же Чемпионка по гребле? – спросила его Сан Мун. – Я ведь должна спеть для нее песню, которую сочинила по Вашей просьбе.

– Твои песни мои и только мои, – бросил он на нее сердитый взгляд. – Я единственный, для кого ты можешь петь.

Великий Руководитель обратился к американцам.

– Я был уверен, что блюз затронет ваше американское коллективное сознание, – сказал он. – Блюз позволяет людям оплакивать расизм и несправедливость капитализма. Блюз – это музыка для тех, кому знаком голод.

– Каждый шестой…, – подсказал Командир Парк.

– Каждый шестой американец постоянно голодает, – повторил Великий Руководитель. – Блюз также напоминает и о насилии. Командир Парк, когда последний раз житель Пхеньяна совершал преступление с применением насилия?

– Семь лет назад, – ответил тот.

– Семь лет назад, – задумчиво произнес Великий Руководитель. – А в американской столице в тюрьме томятся пять тысяч чернокожих. И все они попали туда, совершив насилие. Прошу заметить, Сенатор, что ваша тюремная система – мировое зло – ультрасовременные тюрьмы, полный надзор, три миллиона здоровенных заключенных! Но вы не используете их на благо общества. Гражданин, находящийся в тюрьме, никоим образом не заинтересован в том, чтобы выйти на свободу. И труд осужденных не направлен на обеспечение нужд страны.

Сенатор откашлялся.

– Как сказал бы доктор Сон, это в высшей степени поучительно.

– Вас утомила социальная теория? – спросил Великий Руководитель, разочарованно качая головой так, будто ожидал от своего американского гостя большего. – Тогда я даю Вам Сан Мун.

Сан Мун опустилась на колени на бетонную взлетно-посадочную полосу и положила гитару перед собой струнами вверх. В тени тех, кто окружал ее, она безмолвно смотрела на свою гитару, будто ждала вдохновения, которое должно было прийти откуда-то издалека.

– Пой! – прошипел Командир Парк, толкнув ее в спину носком сапога. Сан Мун испуганно ахнула. – Пой! – приказал он.

Брандо зарычал, натянув поводок.

Сан Мун начала перебирать пальцами струны гитары и щипать их кончиком пера филина. Раздались бессвязные мрачные звуки. Наконец, под заунывное дребезжание кочевого санждо она запела о мальчике, который убежал от своих родителей, и те не могли разыскать его.

Люди в толпе прислушивались, пытаясь уловить мотив.

Сан Мун запела: «Поднялся холодный ветер, и ветер прошептал: “Иди, сиротка, иди, усни в моих простынях-волнах”».

Граждане стали узнавать песню по мотивам известной сказки. Но никто не пропел в ответ: «Нет, сиротка нет, не замерзай, дитя!». Эту песню учили все сироты корейской столицы – ее сочинили, чтобы повеселить всех заблудших сирот, носившихся по улицам Пхеньяна. Сан Мун продолжала петь, но толпу явно печалил тот факт, что такая веселая песенка, детская песенка, одна из тех, в которых прославлялась, прежде всего, отеческая любовь Великого Руководителя, исполнялась в совершенно безрадостной манере.

Сан Мун продолжала: «Позвала ребенка шахта: “Укройся в глубинах моих”».

В душе Га зазвучал ответ: «Уходи из темноты, дитя, света, света ищи-и-и».

Сан Мун пела: «И призрак потом прошептал: “Заберусь-ка в тебя я, дитя. И согрею, согрею тебя”».

«Жар побори, дитя, – подсказывал ей мысленно Га. – Темной ночкой сегодня, дитя, не умирай дитя».

– Пой правильно! – потребовал Командир Парк.

Но Сан Мун продолжала петь в своей меланхоличной манере о том, как пришел Огромный Медведь, об особом языке, на котором он изъяснялся, о том, как взял он сиротку и как запустил свои когти в соты, полные меда. В голосе ее угадывалось то, чего в песне не было, – и острые когти, и рой жалящих пчел. Звучание ее голоса открывало, сколь ненасытным был тот Мишка-Медведь, пожиравший все подряд без разбора.

Люди в толпе не выкрикивали: «Отведай медку у дяди Медведя!».

Женщины хором не пели: «Наш Мишка сама доброта!».

Га била дрожь, которую он не мог объяснить. Была ли виной тому песня или сама певица, или же то, что исполняли ее здесь и сейчас, или то, что персонаж песенки – сиротка? Он знал только, что это был ее мед, что это было то, чем она должна была его накормить.

Когда песня закончилась, все увидели, как изменился Великий Руководитель. Исчезла та поверхностная беззаботность, ушли жесты, говорившие о том, что он доволен. Глаза у него сузились и улыбка сошла с его лица.

Ученые доложили ему, что проверили прибор для обнаружения радиации и установили, что он исправен.

Он подал Парку сигнал, чтобы тот привел Чемпионку по гребле.

– Давайте закончим с этим, – предложил Великий Руководитель Сенатору. – Наш народ хотел бы оказать гуманитарную помощь вашим голодным гражданам и передать им продукты питания. Когда мы закончим с этим вопросом, вы сможете вернуть на родину свою гражданку и улететь, чтобы заняться более важными делами.

Га перевел эти слова Сенатору, и тот ответил: «Договорились».

Что же до Га, то ему Великий Руководитель сказал лишь: «Вели своей жене переодеться в красное».

«Если бы у Великого Руководителя по-прежнему был доктор Сон, – подумал Га. – Вот кто проявлял невероятную изворотливость в таких ситуациях, для него подобные происшествия были просто небольшим недоразумением, которое так легко было сгладить».

Ванда слегка прикоснулась к нему. Лицо ее выражало изумление.

– О чем, черт возьми, была эта песня? – спросила она.

– Обо мне, – ответил он ей и тут же испарился с детьми, женой и собакой.

В «храме» Похен, когда они вошли в него, казалось, и вправду стоило помолиться: товарищ Бук разместил там паллету с четырьмя пустыми бочками. «Ничего не спрашивать!» – приказала Сан Мун детям, буквально срывая белые крышки с бочек. Командир Га открыл футляр от гитары и достал оттуда серебристое платье Сан Мун.

– Улетай на своих условиях, – сказал он ей, а потом поднял девочку и поставил в бочку. Раскрыв ей ладошку, он высыпал в нее семена дыни, у которой они фотографировались накануне вечером. Затем наступила очередь мальчика, для которого Га припас выструганные палочки-рычаги, нить и камушек из силка для птиц, который они смастерили вместе.