Мне отмщение - Ксения Медведевич

   Она не решилась поднять голову, пока не стих шелест шелков по половицам дальних комнат. И удушливо покраснела, увидев черный цвет его рукава рядом со своей ладонью. Тарег-сама теперь сидел совсем близко.

   - Я понял, о чем вы хотели меня попросить, госпожа. Я обещал исполнить любую вашу просьбу и намерен сдержать данное слово. Но... - тут князь вздохнул, - ...я боюсь, что вы можете отказаться от своего желания, узнав о моих обстоятельствах. Я незавидный жених, госпожа.

   - Тарег-сама, я знаю, что вы...

   - Дело не в этом, моя госпожа.

   Она осеклась и задрожала всем телом.

   - Прошу вас выслушать меня. И только потом принять решение.

   Сидевшая на энгаве Айко видела их обоих в течение всего разговора.

   Сначала, рассказывала она в ответ на жадное любопытство окружающих, Тарег-сама подошел и сел совсем рядом с Майесой-доно. И их рукава соприкоснулись.

   А Майеса-доно подняла головку - и тут же нежно и стыдливо опустила глаза.

   А Тарег-сама, глядя прямо перед собой, что-то сказал. Потом еще что-то. Он говорил совсем недолго, и каждое его слово, казалось, больно уязвляет Майесу-доно в самое сердце - и когда князь закончил свою речь, госпожа походила на увядший цветок в изящной фарфоровой вазе.

   И она медленно поднесла рукав своей белой одежды к губам и что-то сказала, не решаясь поднять лица.

   А Тарег-сама выслушал ее, кивнул - и молча поклонился. А потом поднялся и покинул комнату.

   Ширма отодвинулась, и из-за нее выступила княгиня Тамийа-химэ, ослепительная в алом шелке шести слоев своего зимнего платья. Молча опустилась на колени перед Майесой-доно и поклонилась ей, как равной.

   Так все во дворце узнали, что Майеса-доно поднялась в ранге и не является более служанкой. По имени дворца ей было присвоено имя Асаймонъин - правда, многие потом оспаривали это мнение Айко, указывая, что это имя госпожа получила лишь после рождения ребенка князя. А до этого события госпожу называли Иору-химэ, в память о том, что они с князем обменялись брачными обетами глубокой ночью.

   Так вот, а потом произошло самое странное и любопытное.

   Айко увидела, что Майеса-доно залилась слезами и снова упала на свое прекрасное лицо.

   А княгиня медленно поднялась, сделала несколько неверных шагов по комнате - а потом овладела собой и выпрямилась.

   Когда госпожа вышла на энгаву, а потом в сад, Айко подошла к ней, поклонилась и спросила, не нужно ли подать госпоже платок - ведь у Тамийа-химэ все лицо было мокрое.

   И княгиня ответила:

   - Нет, глупенькая, не надо. Разве я плачу? Это капли дождя стекают у меня по щекам.

   Дикие крики и страшный галдеж неслись со дворика, где сидели хурс-аль-самийа, сумеречники из дворцовой стражи. Сейчас их служило во дворце чуть ли не три десятка голов - и около дюжины сопровождало эмира верующих в Басру.

   Проклиная невозможно длинный день, Абу аль-Хайр бросился на вопли. По обычаю, свободным от несения стражи воинам хурс запрещалось покидать отведенное им место дворца - не говоря уж о том, чтобы орать в голос. Этот отряд так и прозвали - хурс, немые, потому что их дело было не говорить, а исполнять приказы. Однако запертые во дворе сумеречники бесновались от скученности и невозможности вырваться за пределы его давящих стен.

   Нынешняя стража состояла сплошь из аураннцев - недавно на границе случилась кровавая стычка, в которой взяли много пленных - и двоих недавно купленных лаонцев. Оно и к лучшему, что только двоих, лаонцы чаще дрались и ссорились между собой, хорошо еще, эта парочка была из одного клана. Впрочем, у них уже не было клана - вырезали.

   Только общей драки нам сегодня вечером не хватало, думал про себя Абу аль-Хайр. От запаха крови они, что ли, перебесились: более двух сотен голов сегодня слетело в два длинных рва, и большую их часть отрубили равнодушные холодноглазые гулямы-самийа. В размокшем саду под ногами хлюпало - не только водой истекала разрыхленная под черными, мрачными кипарисами земля. Кстати, начальника дворцовой охраны, здоровенного черного евнуха, они тоже спустили в ров. А нового пока не назначили. Поэтому с орущими сумеречниками приходилось разбираться ему, опять ему - вездесущему Абу аль-Хайру ибн Сакибу. Ну да, топоча облепленными мокрой глиной сапогами, бормотал про себя он: ибн Сакиб там, ибн Сакиб здесь...

   Перед задвинутыми двумя брусьями воротами маялись дежурные гвардейцы.

   - Чего орут-то? - пропыхтел Абу аль-Хайр, подбегая.

   - А шайтан их знает, зверюг ушастых, да проклянет их Всевышний, - пробурчал тюркского вида амбал, потирая потный нос под наносником шлема. - Как солнце село, так и заверещали.

   - А может, господина хранителя ширмы позвать? - впал, как в ересь, в осторожное предположение Назук. - Он ить по-ихнему разумеет...

   Для зинджа всякое должностное лицо становилось существом высшего порядка, к собственному племени непричастным - что сахиб ас-ситр есть самый что ни на есть сумеречник, Назуку в голову не приходило.

   Изнутри в дверь заколотили - пока кулаками, но гвардейцы заметно попятились.

   - Не надо звать господина Якзана, - резко отозвался Абу аль-Хайр.

   В серо-желтые глаза полетучей смерти сегодня он мог и не смотреть. Фаррашей, наблюдавших за казнью и стаскивавших в кучу загаженные ковры, много и разнообразно тошнило. Пара шлепнулась в обморок - ханаттани, естественно, эти завсегда готовы изобразить страдание. Ну чисто танцовщицы, а еще говорят, что раньше из них вся Правая гвардия состояла... Абу аль-Хайр, сегодня насмотрелся на смерть - так что обойдется он и без ночной совы, странницы из мира мертвых...

   - Открывайте! - скомандовал.

   Брусья с деревянным грохотом поехали в сторону.

   Вопли с той стороны попритихли.

   В Сумеречном дворе Абу аль-Хайру еще не приходилось бывать, и потому ятрибец несколько замешкался.

   Они стояли - повсюду. На желтых плитах привратного зальчика - в мятущемся свете факелов. На ступеньках - четко вырисовываясь белыми фигурами в ночной темноте двора. У крохотного фонтанчика - высокими лиловыми тенями.

   Абу аль-Хайр почувствовал себя словно перед стаей ждущих котов: все морды, все удлиненные светящиеся глаза обращены к тебе. И только слабо двигаются под розовым пятнышком носа усы и распущенные, настороженные вибриссы.

   - В чем причина беспорядка? Как вы смеете нарушать покой дома халифа непристойными криками?

   В ответ каждый из стоявших во дворе и на ступенях сумеречников медленно поднял руку в длинном прозрачном рукаве. И показал ей вверх.