Черный Баламут. Трилогия - Генри Лайон Олди

печурка! Внешняя оболочка окружена водой, чья толща десятикратно превосходит диаметр Второго Мира, вода, в свою очередь, окружена огнем, огонь - воздухом, воздух - разумом, разум - источником всего сущего, а источник всего сущего - Высшим принципом. Запомнили? А теперь повторите без запинки. Как там говаривал Словоблуд, когда излагал Индре-недорослю всю эту дребедень? А-а, вспомнил… "Умножить, мальчик мой, можно все на все! Вечность на вечность? Сколько угодно! Получится вечность веч-ностей! Свихнуться можно от счастья…"

И я искренне полагал тогда, что Словоблуд действительно умножил все на все, после чего свихнулся. От счастья.

Странное, полузабытое, наивно-детское ощущение всплыло в глубине души. Словно я вновь стал ребенком, которого еще никто и никогда не величал Громовержцем и уж тем паче Владыкой, я маленький, я усталый, и мама Адити-Безграничность сидит у изголовья, тихо мурлыча колыбельную без слов и смысла, насквозь пронизанную материнским теплом… теплом, в котором нет ни капли от Жара-тапаса аскезы или от безудержного полыхания перуна…

Или от огненной пасти, явившейся в Безначалье трем Миродержцам из восьми, пасти, видение которой превращало Витязя-Арджуну, моего сына, в дрожащего ублюдка.

Мама, спой мне колыбельную. Мама, я устал быть Индрой.

Мама…

- Мама моя родная! Совсем забыл!

Клекот Гаруды вышвырнул меня из уютной дремы, и я завертел головой, спросонья ища… врага? хор гандхарвов? Брихаса с утренним докладом?

Тьфу ты пропасть!

- Что случилось, друг мой? Твои драгоценные перья намокли от ночной сырости? Твой желудок, да не опустеет он вовеки, настоятельно потребовал насыщения? В чем дело?!

Никаких других причин, способных серьезно взволновать Лучшего из пернатых, я придумать не мог.

Гаруда повернул ко мне голову, дыбом встопорщив шейные перья, и сверкнул черной бусиной глаза. В глазе отражался я, и отражение мне не понравилось. Беспокойное какое-то отражение, встрепанное… или это просто глаз птички слезится от ветра?

- Увы, друг мой Индра, есть в Трехмирье вещи и поважнее моего пустого желудка! Гораздо важнее!

Я чуть не свалился вниз. Огненные пасти в Безначалье или потеря силы Громовержцем - что они в сравнении с подобным заявлением! Дхик![67] Хвост от дохлого осла! А я-то думал, что после вчерашней свистопляски разучился удивляться…

- Смею ли я надеяться, о крылатый друг мой, - от волнения я и сам не заметил, как заговорил в Словоблудовой манере, - что мне доведется услыхать рассказ о твоих заботах?

И уже после первых слов птицебога, чей клекот с легкостью перекрывал свист ветра в ушах, стало ясно: "сегодня" грозит быть достойным преемником "вчера".

…Это началось лет семьдесят-восемьдесят тому назад - точнее Гаруда не помнил.

Забредя под вечер на южную окраину Вайкунтхи, личного имения Вишну-Опекуна, где Гаруда чувствовал себя полноправным хозяином, Лучший из пернатых был остановлен хриплым рыком:

- Стой, жевать буду!

Восприняв выкрик как личное оскорбление - жевать без Гаруды?! - гордый птицебог и не подумал остановиться. Даже обыденный малый облик не потрудился сменить. Мало ли, всякие твари глотку драть станут, а мы всех слушайся? Мы и сами горазды… Стой, клевать буду!

И глотать.

Обогнув решетчатую ограду, которой он раньше здесь вроде бы не замечал, Гаруда клюв к носу столкнулся с такой гнусной образиной, что на миг забыл, где находится. А когда вспомнил - взъерошил перья и еле удержался, чтобы не начать властным крылом наводить порядок.

Вайкунтха изобиловала смиренными праведниками и царственными мудрецами, девицами из свиты Лакшми, богини счастья, и свитскими полубогами самого хозяина Вишну - но…

Вот именно что "но"!

- Ты кто такой? - строго поинтересовался птицебог у гогочущей образины.

- Праведники мы, - гнусаво хрюкнули в ответ и после некоторой паузы добавили: - Смиренные. Чего вылупился, индюк? Ом мани!

Священный возглас походил больше на нечто среднее между "обманом" и "обменом".

- А почему у тебя такие большие зубы? - Будучи при исполнении, Гаруда решил покамест проглотить "индюка".

До поры.

- А чтоб топленое маслице котлами лопать! - Образина оказалась бойкой на язык.

- А почему у тебя такие большие когти?

- А чтоб четки бойчей перебирались! - не сдавался наглец, демонстративно почесывая когтем лохматое брюхо. - Мы это… мы молились, мы молились, не мычали, не телились… Эй, индюк, напомни, как дальше? Похабную песенку, которую затянула образина, Гаруда однажды имел удовольствие слышать - пролетая над ночным кладбищем, где пировала удалая компания пишачей. И допустить подобное безобразие у себя в Вайкунтхе никак не мог.

В запале приняв свой истинный облик… Впрочем, птицебогу почти сразу пришлось уменьшиться вшестеро, иначе он вынужден был бы гоняться за нахалом, как слон за мышью. К счастью, образина напрочь обалдела от такого поворота событий и даже не попыталась сбежать. Разве что вякнула нечленораздельно, когда могучий клюв ухватил хама за шкирку, словно напроказившего котенка, и налитые кровью глазищи образины плотно зажмурились.

Высоты боялся, праведник.

"Я тебе покажу индюка! - злорадствовал Гаруда, взлетая так быстро, как только мог, и потряхивая для острастки скукоженного пленника. - Жевать он, видите ли, будет, скотина! Масло топленое лопать! Смолы тебе, пакостнику, а не масла!"

И лишь вылетая за пределы Вайкунтхи, птицебогу пришло в его клювастую голову: подобной мерзости просто по определению не могло быть в райской обители Вишну-Опекуна!

Даже на окраине.

Но увесистая ноша, что кулем болталась в мертвой хватке Лучшего из пернатых, мало походила на иллюзию.

И пахла скверно.

Гаруда вздохнул, едва не выронив образину, заложил крутой вираж и взял курс на дворец Вишну. Когда золотые купола и остроконечные башенки Опекунской обители замаячили на горизонте, а внизу начались тенистые рощи с павильонами, Гаруде вдруг показалось, что он несет не праведника-самозванца, а по меньшей мере белого быка Шивы.

Через секунду бык Шивы превратился в слона-Земледержца, любого из четырех по выбору, слон - в благословенную гору Мандару, служившую мутовкой при пахтанье океана, и клюв Лучшего из пернатых разжался сам собой.

Подхватить пленника на лету не удалось, и бедолага свалился прямиком в хитросплетение ветвей акации. Надо заметить, единственной акации на обозримом пространстве. Старой и на редкость колючей. Спикировав вниз, Гаруда вцепился когтями в густую шерсть на загривке и пояснице образины, поднатужился и принялся выдирать стенающую жертву из шипастых объятий.

Выдрал.

Набрал высоту.

И даже трижды успел ударить крыльями.

Насмерть перепуганный пленник вдруг сделался скорбен животом, словно некий доброхот прошелся на его счет "Пишачем-Весельчаком", жуткая вонь заставила небеса вопиять - и Гаруду стошнило впервые за всю его долгую жизнь.

Лучший из пернатых даже представить себе не мог, что такое бывает - извергнуть съеденное.

Воображение отказывало.

На этот