Черный Баламут. Трилогия - Генри Лайон Олди

ШИВА — Милостивец, один из Троицы, символ Разрушения. Эпитеты: Бхутапати — «Владыка бхутов» (Нежити), Гириша — Горец, Пашупати — Владыка Тварей, Дурвасас — Оборванец, Капардин — Носящий Капарду (прическу узлом в форме раковины), Махешвара — Великий Владыка, Нилагрива — Синешеий, Стхану — Столпник, Хара — Разрушитель, Шанкара — Усмиритель, Шарва — Стрелок-Убийца, и т.д.

ШЕША — Великий Змей о тысяче голов, Опора Вселенной.

ШУКРА — Светлый, планета Венера и прозвище ее владыки Ушанаса.

Ю

ЮПАКША — староста рыбачьего поселка, бывший разбойник, приемный отец Сатьявати.

Я

ЯМА — Близнец, сын Сурьи-Солнца, Владыка Преисподней, Миродержец Юга. Прозвища: Антака — Губитель, Дхармараджа — Царь Справедливости, Самодержец, Адский Князь и т.д.

ЯЯТИ — Лицемер, пятый царь Лунной династии. От его старшего сына Яду, не согласившегося уступить отцу свою молодость, пошел род ядавов (где родился Черный Баламут), от согласившегося праведного Пуру — род пауравов, т.е. пандавов и кауравов.

Сеть для миродержцев

Если бы существовала премия за умение вжиться в созданный мир и удержать роман в рамках мифологической терминологии, оставив и специалиста, и простого читателя в радостном возбуждении от прочитанного… из "наших" авторов перво-наперво этой премии заслуживает сэр Генри Олди. А за целостность стилизации он заслуживает второй подряд премии.

М.Зислис

Шудры занимаются услужением, вайшьи живут ремеслом и торговлей, кшатрии - убийством себе подобных, а брахманы избрали деревянную чашу, чтобы жить подаянием. Воин убивает воина, рыба пожирает рыбу, собака грызет собаку, и каждый блюдет свой закон. И в самом деле, о Кришна, вражда никогда не погашается враждою - поэтому не может быть устойчивого мира иначе, чем уничтожение противной стороны.

Махабхарата, Книга о Старании, Сказание о посольстве Господа, шлоки 47-65

И все-таки я, рискуя прослыть

Шутом, дурачком, паяцем,

И ночью и днем твержу об одном:

Не надо, люди, бояться!

Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,

Не бойтесь мора и глада,

А бойтесь единственно только того,

Кто скажет:

- Я знаю, как надо!

Кто скажет:

- Идите, люди, за мной,

Я вас научу, как надо!

А. Галич

ПРОЛОГ

Ковш Семи Мудрецов накренился над вершиной Махендры - и звездная пыль щедро осыпала лучшую из гор.

Блестки старого серебра запутались в кронах вечнозеленых бакул и гималайских кедров, заставили озабоченно всхрапнуть антилоп в чаще, и иглы спешащего по своим делам дикобраза мигом превратились в диадему, достойную Серебряного Арджуны, сына Громовержца.

Правда, самому дикобразу это отнюдь не прибавило героического пыла - косолапо отбежав в тень кривой шелковицы, он долго пыхтел и косился по сторонам, после чего счел нелишним вернуться в теплый уют норы.

И тихий смех пролился из ковша следом за светом.

Небо жило своей обыденной жизнью: благодушествовала Семерка Мудрецов, бесконечно далекая от суеты Трехмирья, шевелил клешнями усатый Кар кота -ка, багрово мерцал неистовый воитель Уголек, суля потерю скота и доброго имени всем рожденным под его щитом, двурогий Сома-Месяц желтел и сох от чахотки, снедаемый проклятием ревнивого Словоблуда, и с тоской взирала на них обоих, на любовника и мужа, несчастная звезда со смешным именем Красна Девица…

Угасни все разом - что будет?!

Тьма?!

Преддверье рассвета?!

- Эра Мрака не заканчивается гибелью нашего мира, - внезапно прозвучало и поплыло над Махендрой в алмазных бликах. - Она ею начинается.

Небо замерло в изумлении. Странные слова, странный смысл, и голос тоже странный. Сухой и шершавый - таким голосом котлы чистить вместо песка… Гибель? Нашего мира? Значит, и нашего тоже? Общего? Если бы темный полог мог помнить то, что помнило ярко-синее полотнище, раскинутое от века над дневным простором… Странные слова не были бы для неба внове: оно уже слышало их на рассвете. Пропустив мимо ушей или чем там оно слышит - день мало располагает к разговорам о гибели. Колесница Солнца ходко бежит по накатанной дороге в зенит, звеня золотыми гонгами, щебет птиц заставляет улыбнуться Заревого Аруну-возничего, и все десять сторон света покамест никуда не делись, трогай-щупай…

Ночь - совсем другое дело.

Ночное.

Какая-то особо любопытная звезда соколом метну-лась вниз, вспыхнув на миг ярче брызг водопада в отрогах Гималаев. Разглядела в свете собственной гибели - вон они, люди. Двое. На поляне у небольшого костерка. И пламя ожесточенно плюется искрами, будто тщетно пытается избавиться от скверного привкуса тех самых слов…

Грозное мычание прозвучало снизу, и звезда умерла.

Но вслед за отчаянной подругой с высоты низринулся целый поток сверкающих красавиц. И кручи Восточных Гхат расцвели фейерверком вспышек, заставляя одного из людей у костра прикрыть глаза козырьком ладони.

Жест был скорее машинальным, и сразу становилось ясным: человек защитил взор от чего-то, что крылось в его памяти и что сейчас напомнило ему массовое самоубийство детей неба.

Из-под навеса жесткой, мозолистой ладони, похожей на кусок коры векового платана, на мир смотрела адская бездна Тапана. Расплавленный мрак, пред которым ночная темень кажется светлым праздником, кипень черного пламени. И вмиг ожили, стали правдой древние истории о смертоносном взоре Змия-Узурпатора, который выпивал силу из живых существ, не делая разницы между богами, святыми подвижниками и мятежными гигантами-данавами.

Ладонь опустилась, огладив по дороге костистый подбородок, и в ответ движению тихо проструилась вдоль костлявого хребта плеть седых волос. Туго заплетенная по обряду шиваитов, коса с тщательно распушенным кончиком сразу выдавала в человеке аскета-отшельника, да старик и не пытался скрывать этого. Ни косы, ни смоляного взгляда, ни боевой секиры, лежащей рядом, - ничего он не скрывал, этот удивительный хозяин Махендры, чьи слова только что заставили трепетать небо! Пальцы с набухшими бочонками суставов истово затеребили кончик косы, другая же рука медленно опустилась на ледяной металл секиры и осталась там, словно пытаясь поделиться своим теплом с белым быком, выгравированным на лезвии.

И, услышав выкрик гибнущих звезд-лазутчиков, прищурилась Семерка Мудрецов, попятился назад Каркотака, зацепившись клешней за созвездие Кормилицы, а воитель Уголек каплей свежепролитой крови сполз поближе к равнодушному Месяцу.

Потому что у костра теребил косу Рама-с-Топором, живая легенда Трехмирья… Нет, иначе - смертная легенда Трехмирья, к которой Смерть-Морена в багряных одеждах забыла дорогу.

Или делала вид, что забыла.

- Гибель мира? - переспросил собеседник аскета и гулко откашлялся. - Ну ты и скажешь, тезка!