Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры - Людмила Ивановна Сараскина

«Имя Достоевского было знакомо мне с детства: он был любимым писателем моего отца. Я сама восхищалась его произведениями и плакала над “Записками из Мертвого дома”. Мысль не только познакомиться с талантливым писателем, но и помогать ему в его труде чрезвычайно меня взволновала и обрадовала. Ольхин передал мне небольшую, вчетверо сложенную бумажку, на которой было написано: “Столярный переулок, угол М. Мещанской, дом Алонкина, кв. № 13, спросить Достоевского”»12.

По этому адресу и пошла в назначенный срок двадцатилетняя Анна Сниткина, успевшая к моменту знакомства с Достоевским закончить немецкое училище св. Анны для девочек и первую в России женскую Мариинскую гимназию, получив при выпуске большую серебряную медаль. По настоянию отца Анна стала изучать стенографию – добрый Григорий Иванович искренне считал, что благодаря стенографии дочь найдет свое счастье.

Точно в соответствии с воспоминаниями Анны Григорьевны Достоевской придет к дому Алонкина и позвонит в дверной колокольчик исполнительница ее роли молодая актриса Евгения Симонова. Ее Анна – скромная миловидная девица, единственная ученица, которой профессор Ольхин смог доверить ответственный литературный заказ, отправляется на работу с радостным волнением, ибо чувствует, что выходит на новую дорогу и сможет содержать себя своим трудом. «Идея независимости для меня, девушки шестидесятых годов, была самою дорогою идеей»13.

Но прежде чем служанка открыла девушке дверь и хозяин пригласил гостью в кабинет, фильм разбавил сюжет со стенографисткой (стенографкой, как говорили тогда) эпизодом из его прежней, но еще не забытой жизни. Достоевский приедет к той, с которой уже как будто и расстался, но которую не мог забыть, – к Аполлинарии Сусловой (Эва Шикульска).

Конечно, биографический кинематограф давно отстоял право сгущать события, менять места действия, сплющивать время, выносить реальные эпизоды за рамки действительно происшедшего. И все же такие «деформации» имеют смысл тогда, когда не искажают картину реальности. То тяжелое объяснение между Достоевским и Сусловой, которое показано в картине, происходило не в Петербурге и не в России (как видим здесь), а в Париже, когда Ф.М. приехал к ней «немножко поздно», ибо она уже не ждала его, полюбив испанского студента-медика. И происходило это не в 1866-м, перед встречей со стенографкой, а тремя годами раньше, в августе 1863-го. Фраза, которую Аполлинария произносит, едва только Достоевский вошел к ней в комнату, не сняв теплое пальто, – «Все изменилось в несколько дней. Я отдала свое сердце по первому призыву, без борьбы, без надежды, что меня любят», – взята из ее знаменитого дневника «Годы близости с Достоевским»14 и датирована именно августом 1863-го.

Горестно взволнованный, не сдерживая рыданий, Достоевский отвечает ей: «Я потерял тебя… Но никогда ты не найдешь другого сердца, как мое… Это должно было случиться, что ты полюбишь другого. Я это знал. Ведь ты по ошибке полюбила меня…»15.

Солоницын играет потерю любимой женщины искренне и проникновенно, но продолжение диалога сконструировано неловко, если не сказать нелепо:

«– А ведь и ты, Федя, счастлив не будешь!

– Отчего?

– Будто сам не знаешь! Оттого, что ты своими и чужими страданиями будто конфетами лакомишься.

– Я одинок, как камень отброшенный. Видно суждено мне судьбой всех, кого я люблю, мучить и страдать».

Аполлинария Суслова в исполнении польской актрисы будто не помнит чувства благодарности к Достоевскому, которое она испытала, когда брошенная Сальвадором К., ее испанским любовником, искала и находила сочувствие, нежность и ласку у Ф.М., и поехала с ним, «другом и братом», в путешествие по Италии. В сентябре 1863-го она записывала в дневнике: «На меня опять нежность к Ф[едору] Михайловичу]. Я как-то упрекала его, а потом почувствовала, что неправа, мне хотелось загладить эту вину, я стала нежна с ним. Он отозвался с такой радостью, что это меня тронуло, и стала вдвое нежнее»16. В конце путешествия, как запишет Аполлинария, уже вернувшись в октябре 1863-го в Париж, «я была с ним почти как прежде и расставаться с ним мне было жаль»17.

Только год спустя, в сентябре 1864-го, одинокая, разочарованная, горевшая жаждой мести ко всем своим обидчикам-мужчинам, Суслова включит в этот известный ей одной список и Достоевского: «Мне говорят о Ф[едоре] Михайловиче]. Я его просто ненавижу. Он так много заставлял меня страдать, когда можно было обойтись без страдания»18. И вот одна из последних записей ее дневника, 2 ноября 1865 года: «Сегодня был Ф[едор] Михайлович] и мы все спорили и противоречили друг другу. Он уже давно предлагает мне руку и сердце и только сердит этим. Говоря о моем характере, он сказал: если ты выйдешь замуж, то на третий день возненавидишь и бросишь мужа. <…> “Ты не можешь мне простить, что раз отдалась и мстишь за это; это женская черта”. Это меня взволновало»19.

Суслова-Шикульска ничего из этого содержания не вместила, всех этих красок не показала: трехлетние переменчивые отношения, когда любовь и ненависть разделяет всего один шаг, обесцениваются коротким диалогом в картине. То ли сценарно актрису обделили, то ли актрису выбрали неверно. Отношения Достоевского с Сусловой изображены крайне поверхностно, с большими искажениями.

Консультантам фильма (Литературно-мемориальный музей Достоевского в Ленинграде) стоило, быть может, напомнить авторам высказывание о Сусловой ее мужа, В.В. Розанова, записанное «пристрастнейшей рукой», ибо он был скандально оставлен женой, как то и предвидел Достоевский: «Еще такой русской я не видал. Она была по стилю души совершенно русская, а если русская, то раскольница бы “поморского согласия”, или еще лучше – “хлыстовская богородица”»20.

Впрочем, обиженный Розанов сравнивал Суслову и с Екатериной Медичи: «Равнодушно бы она совершила преступление, убивала бы – слишком равнодушно, “стреляла бы гугенотов из окна” в Варфоломеевскую ночь – прямо с азартом»21.

К сожалению, побочный для фильма сюжет Достоевский-Суслова (вряд ли только потому, что роль Сусловой исполнила не русская, а польская актриса) стал самым слабым звеном картины; образ женщины, которую в письмах Достоевский называл «Друг вечный, Поленька» (она надолго останется в его творческой и мужской памяти), не получился – в фильме «друг вечный» является писателю как фантом, как фуриозный призрак, будто не давая ему жить новым чувством, новой любовью и быть счастливым. Совсем даже не Екатерина Медичи, а Полина из сочиняемого романа, с интонациями и поведением недорогой кокотки.

В картине, повторюсь, реальную Аполлинарию Суслову, возлюбленную Достоевского, история с которой на момент создания романа «Игрок» была уже в прошлом, и героиню роман «Игрок» Полину играет одна и та же актриса: прототип и персонаж слиты в одно целое. Такая лобовая, буквальная трактовка пары «герой-прототип» совершенно несправедлива и по отношению к героине, Полине, и по отношению к прототипу, Аполлинарии. Только некоторые черты характера Сусловой (но не ее судьба) побудили Достоевского увидеть их в характере Полины. Но судьба Полины, ее роман