Звезда Тухачевского - Анатолий Марченко

— Сидите, — милостиво разрешил Гейдрих, поморщившись, будто услышал что-то неприятное. — Садитесь и рассказывайте о себе.

Собственно, из досье Гейдрих узнал о Скоблине уже многое, и все же сейчас его разжигало любопытство: ему хотелось немедля сопоставить факты, содержавшиеся в досье, с тем, что ему расскажет сам Скоблин.

— В царской армии имел чин полковника, — утихомирив нервное возбуждение, уже спокойнее продолжал Скоблин. — После революции пошел на службу к генералу Деникину. — Он приостановился, желая удостовериться, знакома ли Гейдриху эта фамилия, но тот слушал его с застывшим в каменной неподвижности по-лошадиному длинным лицом.

— В каком качестве вы служили у Деникина? — осведомился Гейдрих, и Скоблина поразила его речь — нервная, прерывистая; он проглатывал гласные с такой неистовой жадностью, будто в них содержалось нечто съедобное.

— В Добровольческой армии я служил в контрразведке, — охотно ответил на вопрос Скоблин, понимая, что в этом качестве он будет представлять для Гейдриха еще больший интерес. — Действовал в основном в тылу красных.

— Плохо действовали, — усмехнулся Гейдрих, и в этой усмешке сверкнуло что-то зловещее. — Иначе красные не смогли бы вас разгромить.

— Судьба, предопределенная свыше, — пожал плечами Скоблин, ничуть не смутившись. — Господь Бог отвернулся от нас, видимо за наши прошлые грехи, и нам выпало нести тяжелый крест.

— Известная славянская склонность к покаянию и самобичеванию! — Гейдрих нетерпеливо поморщился: он не переносил разговоров на религиозные и вообще на нравственные темы, от которых несло мистицизмом, как не переносил и людей, пытающихся укрыться за чужую спину и оправдывать свои поражения всем, чем угодно, даже Божьим наказанием, но никак не собственными промахами и ошибками.

— Вы были в плену у красных? — тут же бросил ему очередной вопрос Гейдрих. Этот факт был ему особенно интересен: он знал, что Скоблину удалось совершить побег, и кто знает, чем он заплатил красным за свою свободу. В таких обстоятельствах вполне можно — и, пожалуй, совершенно безошибочно! — предположить, что чекисты сумели его завербовать, прежде чем отправить на последний пароход, уходивший из Крыма с остатками врангелевской армии.

— К сожалению, был, — уверенно подтвердил Скоблин, — но мне сопутствовала удача — я вырвался из рук чекистов и в результате разделил типичную участь белой эмиграции: попал сперва в Турцию, затем к барону Врангелю в Югославии, и, наконец, волны житейского моря прибили меня к Парижу.

— Волны житейского моря! — презрительно хмыкнул Гейдрих: он не выносил выспренних фраз, хотя в глубине своей натуры был чрезвычайно сентиментален и сам обожал изъясняться более чем высокопарно. — Ваша слишком удачливая судьба наводит на некоторые размышления.

— Вы можете не сомневаться в моей полнейшей благонадежности, — с достоинством и даже некоторой горделивостью произнес Скоблин, понимая, на что намекает Гейдрих. — Иначе я не оказался бы у вас по своей доброй воле.

— А как вы очутились в объятиях некоей Надежды Плевицкой? — Сочные губы Гейдриха влажно заблестели.

Скоблин, казалось, обрадовался этому вопросу.

— Это женщина моей мечты, я благодарю Всевышнего за то, что Он ниспослал ее мне в Париже. Я люблю ее всем сердцем и душой. И поверьте, вовсе не за то, что она — звезда российской эстрады.

— У меня нет времени слушать ваши любовные излияния;— оборвал его Гейдрих. Он знал о Плевицкой многое, даже любовался ее фотографией, имевшейся в скоблинском досье, и его нежданно посетила дерзкая мысль свидеться с этой очаровательной женщиной.

— Я понимаю вас, господин штандартенфюрер, — склонил голову Скоблин.

— У меня есть сведения, что эта очаровательная красавица — агент НКВД. — Гейдрих сознательно шел напролом.

— К сожалению, нашлись люди, в интересах которых было скомпрометировать эту в высшей степени честнейшую женщину. Да, ее после революции пытались обработать чекисты, так же, как и многих других, но она гневно отвергла их попытки.

— И после этого они оставили ее в живых? — Гейдрих наморщил высокий бугристый лоб.

— Ей удалось скрыться и добраться до штаба Деникина. И тут олухи из контрразведки решили на ее аресте сделать себе блистательную карьеру, упрятав ее за решетку. Но они не знали, с кем имеют дело! Я взял «эскадрон гусар летучих», ворвался в тюрьму и выпустил ее на волю! — Скоблин рассказывал об этом увлеченно, радостно, весь отдаваясь отрадным воспоминаниям. — И прямо из тюрьмы на лихой тройке помчал ее в ближайшую сельскую церковь, где мы и обвенчались. Этот сюжет достоин романа! — Он вдруг прервался, заметив, с каким злым нетерпением смотрит на него Гейдрих. — Уверяю вас, она чиста как кристалл! Сам Антон Иванович Деникин, когда мы пришли и пали перед ним на колени, прося прощения, был растроган и благословил нас.

— Знаю, — нервно сказал Гейдрих. — Однако же он сказал: «Любовь святое дело, Богу угодное. А все остальное — суета сует и всяческая суета».

«Он осведомлен обо всем!» Скоблин заерзал в кресле.

— Я не разделяю мыслей вашего Деникина, — мрачно изрек Гейдрих. — И не склонен относить шпионаж ко всяческой суете.

— Но Деникин никогда бы не произвел меня в генералы, если бы в его душе было хотя бы малейшее подозрение в отношении моей жены, — продолжал убеждать Гейдриха Скоблин.

«Кто же из них агент НКВД? — ломал голову Гейдрих. — Он или она? Или они оба? Впрочем, сейчас главное не это. Главное — максимально использовать этого ретивого и удачливого генерала в своих целях».

Он знал, что Плевицкая своим меццо-сопрано очаровала Париж, как в прошлом очаровывала россиян. Знал, что Скоблин и Плевицкая, в отличие от многих других эмигрантов, жили в Париже на широкую ногу, их дом посещало множество известных во Франции людей и что со временем, особенно после таинственного исчезновения главы «Русского объединительного союза» генерала Кутепова, поползли упорные слухи о том, что знаменитая певица связана с чекистами.

— Итак, что заставило вас прийти ко мне? — грозным тоном спросил Гейдрих.

— Только одно, господин штандартенфюрер, — как можно искреннее произнес Скоблин. — Только одно — желание оказать вам помощь в борьбе с большевиками.

— И вы способны это сделать?

— Прошу вас выслушать меня. Я хочу предложить вам великолепную, почти фантастическую идею. Да, на первый взгляд она может и впрямь показаться фантастической. Но эта идея…

— Конкретнее! — поторопил его Гейдрих.

— Хотите обезоружить Красную Армию Советов без единого выстрела? Хотите? — В Скоблине проснулся азарт фанатичного игрока.

— Что за бред вы несете? — пытался сбить спесь со Скоблина Гейдрих и в то же время еще сильнее завести его.

— Досье на высших руководителей Красной Армии — вот что вам необходимо! — азартно воскликнул Скоблин. — О, это будет сильнейшая фугасная бомба! Подбросьте это досье — разумеется, специально подготовленное так, чтобы в нем содержался ужасающий компромат, — Сталину, и вам не придется даже пошевелить пальцем, как Красная Армия будет обезглавлена! И представьте, эта идея пришла в голову не мне, а той самой женщине, к которой вы испытываете совершенно не заслуженное ею недоверие. Не далее как три назад она прочитала в газете сообщение о каком-то выступлении Тухачевского и сказала мне: «Если бы не этот маршал, Красная Армия ничего не стоила бы как вооруженная сила». Да, да она произнесла это с такой обворожительной улыбкой! И я подумал — это же идея, гениальная идея, способная так ослабить большевиков, что их можно будет брать голыми руками!

— Не слишком ли просто? — впрочем, не очень уверенно высказал сомнение Гейдрих. Его мозг заработал в бешеном ритме, и Скоблин явственно увидел, как широко раздулись ноздри его большого хищного носа, как задрожали пальцы его длинных ухватистых рук.

— Тухачевского я знал лично еще в то время, когда он был гвардейским офицером, — еще более воодушевляясь, продолжал Скоблин. — Больше того, и я и он в тридцатилетнем возрасте стали генералами, только я — белым, а он — красным. И вот результат — я по-прежнему генерал, а Тухачевский — маршал!

— Вами движет зависть? — с хмурой проницательностью осведомился Гейдрих.

— Ни в коем разе! — Скоблин произнес это предельно искренне, но этой показной искренностью еще более утвердил Гейдриха в мысли, что генерал лукавит.

И с этой минуты Гейдрих потерял к Скоблину всяческий интерес. Он молниеносно решил, что эту заманчивую идею он немедленно доложит фюреру, конечно же выдав ее за свою. И пожалел, что не может прямо сейчас, выпроводив за дверь этого пройдоху Скоблина, помчаться в рейхсканцелярию, чтобы порадовать Гитлера своим гениальным планом.