Черная кровь. Черный смерч - Ник Перумов

А прадед матери – Пакс, не любивший воевать? Когда род столкнулся с пришедшим с юга племенем чёрных людей, все были уверены, что это чужаки. И только Пакс не поверил и остановил войну. Пакс не побоялся взять в жёны чёрную женщину и долгие годы жил на отшибе, пока люди не убедились, что его дети не стали мангасами. И хотя редко темнокожие женщины появляются в семьях родичей и редко свои девушки уходят на юг, но всё-таки теперь каждый знает, что южане не чужие. С ними торгуют, выменивая на кремневые желваки кусочки травянистого малахита и драгоценную ярко-алую киноварь, с которой не сравнится даже самый чистый сурик. А самой Унике от тех давних предков достались вьющиеся волосы цвета воронова крыла. Но что сказал бы рассудительный Пакс, услышав её историю?

А Сварг – великий шаман, живший так давно, что его не помнит даже Ромар; ведь Сварг тоже из её семьи!.. Это его имя не устают проклинать старухи-ведуньи. Они помнят, что прежде решения принимали матери, а охотники судили о своём лишь за стенами селения. Но Сварг посрамил колдуний, и с тех пор всё переменилось. К добру это было иль нет – сейчас трудно судить, но ясно одно: окажись на её месте Сварг, он бы не отступил так просто. И уж тем более никакой омутинник не сумел бы отнять у искушённого мудреца священный камень. Ох, не тем рукам доверила судьба жребий рода! Прав был Сварг – ничего женщина не может, если не прикрывает её сильное плечо.

А основатель рода, всезнающий Лар, что носил на голове рога в память о прошлом племени? Лар родился зубром, но потом решил превратиться в человека, чтобы род его жил у реки и владел всей землёй. Лар не боялся предвечных чудовищ, каменной палицей он разбил голову великану Хадду, и с тех пор зима уже не длится весь год, а в нужное время уступает место лету. Не испугался бы Лар и Кюлькаса, он бы знал, как поступить с повелителем вод. Свою мужскую силу Лар вложил в каменную палицу и, уходя с земли, передал её потомкам, велев беречь и приумножать силу рода. А что сделала она? Потеряла священный нефрит. Нет ей оправдания и не будет прощения.

Уника скорчилась возле гаснущего костра, и незримыми тенями собрались вокруг предки. Сильные и неукротимые, сидели, наклонив упрямые лбы, и не говорили ничего. Они не судили и не требовали, они ждали. А где-то за их спинами молча стояла Великая Мать, Хранительница Очага, без которой даже Великий Лар не смог бы стать человеком и продлить свой род. Она тоже ждала и, вопреки всему, надеялась.

Где-то в беспредельной дали, в лесах, где властвуют большеглазые ночные убийцы, где живёт назло недоброй судьбе упрямый род сыновей медведя, в маленьком посёлке среди землянок и шалашей бил в бубен неверный шаман Матхи. Сияющим простором открывался перед ним мир духов, видно в нём было во все края, но нигде не увидать было надежды. И ничего не мог изменить шаман, былинки не мог сдвинуть, ибо сила его была в том, чтобы знать, но не мочь, а такая сила – бесплодна. Зорким оком видел Матхи утерянный нефрит, он и здесь сиял зелёным, рассыпая свет окрест себя. Не было рядом с ножом ни одного человека, последнее колдовство шамана принесло наконец удачу. Омутинник не признал старого знакомца, но покорно напал на подошедшую к воде путницу, поскольку видел гибель своего мира и готов был наброситься на кого угодно.

Оставалось лишь упросить его отнять нож, и он это сделал. Теперь нож похоронен в одной из илистых ям, где никто не сумеет его отыскать, а через год или два, когда река вернётся в своё русло, клинок будет вовсе невозможно добыть. Великая не возвращает того, что взяла.

Матхи понял, что победил, и ему захотелось умереть. Но и этого он не мог себе позволить, потому что, даже став предателем, оставался Матхи членом рода и колдуном. И хотя он сам обрёк род на гибель, но всё же, пока есть силы, надо спасать хоть кого-нибудь.

– Возвращайся домой! – позвал шаман. – Не беда, что ты не дошла, ты сделала что могла, и никто не сделал бы больше. Пришла пора думать о себе и о будущем сыне. Обратный путь далёк и бесконечно опасен, но всё-таки попытайся вернуться, хотя бы ради того, кому пора появиться на свет.

Уника ничего не слышала. Она чувствовала себя бесконечно слабой и хотела сказать, что недостойна предков и не может снести доставшийся груз. Останься в живых Таши или будь у Ромара руки, всё сложилось бы иначе. А она – слишком ничтожна. Необъятная усталость готова была растворить в себе Унику, и лишь одно не давало ей умереть. Частыми толчками позвал из небытия будущий ребенок, услышавший голос шамана. Ребёнок не понимал, что и зачем пробудило его, он просто завозился, укладываясь поудобнее, и затих до поры. Он знал, что ему предстоит жить и что с его миром не может случиться ничего худого. Он ни о чём не спрашивал, он был уверен в ней и всего лишь напоминал, что надо торопиться. И, послушная этому приказу, Уника поднялась и упрямо пошла вниз, в сторону горького лимана. К утру она должна быть у цели.

Всякий знает – повелители стихий живут на краю земли, в местах диких и безлюдных. Но редко кто догадывается, что на деле всё обстоит наоборот. Край земли приходит туда, где поселяется чуждая миру сила. Приходит повелитель – и воцаряется безлюдье, бесптичье, бестравье. И никто уже не помнит, что прежде округа могла быть благодатным краем, кормившим всякого, поселившегося здесь.

Горький лиман и прежде был местом невесёлым, но всё же росли по пологим берегам колючки, весной полыхавшие белыми, лиловыми и голубыми цветами, сходились лизать соль толстомордые лошади, сторожкие сайгаки и степенные туры с изогнутыми рогами. Изводили душу кровожадные слепни, резала ноги жёсткая белая трава, но тут же находилось и лекарство от всякой хворобы – курилась под солнцем густая целебная грязь. Теперь лиман был сух и мёртв, серая корка соли покрывала растрескавшееся дно. Где-то в пересохшей низине скрывался повелитель вод, гневливый Кюлькас. Здесь был конец пути.

Уника опустилась на полузанесённую песком корягу и стала ждать.

Долгий плачущий стон раздался внизу, и навстречу женщине поднялось вечно жаждущее чудище. Где оно пребывало до этой минуты, как могло избежать взгляда в открытой ложбине, понять было невозможно. Только что ничего не было, а через мгновение Кюлькас уже приближался к Унике.

Лгут легенды, лгут и очевидцы, не змей и не дракон повелевал водами, а истинно уродливое порождение древнего страха, возникшее прежде сотворения мира. Больше всего Кюлькас напоминал человека: у него имелись руки и ноги, и тело почти человеческое, если забыть о размерах и плотной бирюзовой чешуе, заменявшей кожу. Рост чудовища было не с чем сравнить, да и не было у него роста, потому что там, где у человека привычно видеть голову, страшными извивами чешуилось не то второе тело – змеиное, не то непомерной длины шея, что могла бы достать земли, даже когда великан стоит на ногах, не то жуткий хобот, привычный втягивать и извергать воду. Эта невиданная конечность неспешно разворачивалась в блёклом небе.