Поздний развод - Иегошуа Авраам Бен

Снаружи становится темнее. День тоже стремится к концу. Шелестят страницы у Дины в руках, она собирает воедино разбросанные страницы, избегая моего взгляда. Она снимает свои так украшающие ее очки и потягивается, на щеках ее – лихорадочный румянец.

– Вам было скучно?

– Нисколько. Нисколько!

– Тогда говорите.

Медленно, не без смущения, я начал передавать свои впечатления, разбирая особенности произведения, как студент, отвечающий профессору. Пытаясь подобрать наиболее точные слова для возникшиху меня мыслей. Она слушает молча, я чувствую, как напряжена каждая клеточка ее тела, она впитывает каждый звук, каждую интонацию, каждый намек, длинные пальцы ее судорожно мнут краешек одеяла. Я пытаюсь быть максимально честным и потому очень осторожно и бережно выбираю каждое слово… Я поражен… Я хотел бы прочесть сам еще раз… Финал мне несколько не ясен… Замысел просто потрясает… оставляет в некотором недоумении – но, может быть, таков замысел автора… возбуждает целый пласт мыслей… некоторая неопределенность ситуации… но это волнует больше всего. Несколько напоминает детские фантазии, но они оборачиваются такими сложностями. Не могу не отметить излишних повторов, но вместе с тем мастерски введенных и незабываемо точных деталей – корзину для мусора, швабру, тряпки для уборки лестницы…

И в то же время возникает какое-то пугающее ощущение надвигающейся беды… В тот момент, когда появляется отец и она прячет ребенка в ванне… Я испугался, подумав о том, что она готова дальше делать.

Дина заинтригована. Она с интересом смотрит мне в глаза.

– Вы испугались за нее? Как странно. Что заставило вас испугаться?

– Что? – я не хотел говорить об этом, но сказал: – В какой-то момент я подумал, что она решила убить этого ребенка.

– Убить его? – Она ошеломлена.

– Но ты ведь сама на всем протяжении рассказа нигде не посочувствовала ей, правда? Тебе ведь ее не жаль?

– Жаль? Нет… не жалость… но что-то другое… Я должна была подумать об этом. Я подумаю. Спасибо, Иегуда…

И, порывисто поднявшись, светясь каким-то новым светом и явно удовлетворенная итогом нашей встречи и разговором, она обнимает меня, прижимается и крепко целует.

– Я так счастлива тем, что от вас услыхала. Я так боялась.

– Ты боялась меня? Но почему, глупышка?

– Нам будет вас не хватать… очень. Цви был прав…

Я стоял, растроганно поглаживая ее по коротко остриженным волосам. Да, расставание оказывалось куда более тяжелым, чем я думал. Ты сегодня, девочка, сделала меня счастливым человеком.

– Единственный, кого все происходящее не волнует, это Аси.

– О, нет… нет. Волнует, и даже очень. Только он слишком горд, чтобы признать это.

Внезапно она теряет ко мне интерес и едва ли не бегом бросается к своей сумке, перерывает ее и лихорадочным движением достает уже знакомый маленький блокнот, делая в нем какую-то запись. Выглядит все это так непосредственно, словно она играет в какую-то игру. А я гляжу на свои запачканные слизью пальцы, на которые налипло что-то, похожее на крохотное крыло. Иду в ванную и тщательно мою руки. Еще несколько часов, и Наоми станет полновластной владелицей всей нашей квартиры. Теперь, когда она разведена, свободна и вот-вот покинет больницу, ничто не помешает ей еще раз выйти замуж. Откуда пришла мне в голову эта мысль? Почему я думаю об этом снова и снова? Я мою руки неторопливо, тщательно, глядя при этом в мутноватое зеркало: усталое лицо, седые и поредевшие волосы, глаза в красных прожилках. Достав пасту, я чищу зубы. Фантасмагория. Еще несколько часов, совсем немного. Наверное, мне стоило бы побриться, перелет будет долгим. Наверное, Конни вот так же считает часы. Утро уже ушло. Конни… Женщина не первой молодости, ожидающая ребенка. Очень скоро. От меня, который сжег за собой все мосты. Лишившийся наследства. Родина… почему ты перестала быть отчизной? Я выхожу из ванной и прохожу через прихожую, бросая взгляд через открытую дверь на Гадди, который лежит в постели с открытыми глазами со страдальческим видом. Не говоря ни слова, я целую его и возвращаюсь в свою комнату. Дина по-прежнему сидит на кровати, поджав под себя длинные свои ноги в шелковых чулках, очки ее лежат рядом, она перечитывает свой рассказ и, похоже, испытывает от этого удовольствие. Маленькое и очень милое, но уже такое амбициозное существо. Ничем не занятое, нигде не работающее. Не собирающаяся рожать детей писательница. Она полностью занята самой собой, больше ей не нужен никто. Она занята овладевшими ею фантазиями, и сама она фантастична тоже. Я иду в гостиную. Окно погружено в серую муть. Чувствую, что каждую минуту может разразиться дождь. Иду снова в ванную – на этот раз чтобы помочиться. На лицо в мутном зеркале не хочется и смотреть. А чего тебе на самом деле хочется? Пять миллионов как не бывало. Выходя из туалета, врезаюсь в огромную тушу Кедми в майке и трусах, растрепанный со сна, он, распространяя кислый запах, ухмыляется чему-то своему и закрывает за собою дверь.

Возвращаюсь в свою комнату. Дина, все еще погруженная в себя, слишком занята, чтобы уделить мне время. В который раз вытаскиваю саквояж, в который раз достаю свой паспорт и билет и засовываю их в боковой карман. Достаю последние доллары и прячу их в бумажник. Надеваю куртку и шляпу.

– Я скоро вернусь. Скажи Аси и Цви, что я ненадолго…

Несколько юношей и девушек в голубой униформе молодежного движения медленно движутся по направлению к морю. На углу улицы, неподалеку от стенда с наклеенной на фанеру свежей сегодняшней газетой – остановка такси. Я забираюсь в машину, за рулем которой сидит средних лет мрачноватый шофер. Который сейчас час?

Он включает двигатель.

– Э… Погоди! – Я похлопываю его по плечу. – Ты принимаешь доллары?

– А других денег у тебя нет?

– Боюсь, что нет. Но мы посмотрим сегодняшний курс в газете, и ты, клянусь, не потеряешь ни цента.

Тень от такси медленно двинулась впереди нас. А мы спускались к заливу, где и выехали на основную, «север – юг», автомобильную магистраль. Поток машин постепенно становился все гуще. Сам город был тих и погружен в послепраздничный сон, но дороги были запружены отдыхающими. Сначала мы двигались на восток, но у большого перекрестка под названием Чек-Пост дорога резко вильнула и вытянулась по кривой, повторяя очертание побережья, и поток отдыхающих устремился на север – до меловых утесов Рош-а-Никра, северной границы Израиля, откуда рукой подать было и до Бейрута, и до Дамаска. Когда-то. Теперь там пролегала государственная граница и заканчивалось любое путешествие. За все это время водитель не открыл рта и не пытался развлечь меня разговором, что было необычно… Впрочем, может быть, он просто хотел спать. Пролетели мимо индустриальные зоны и дальние пригороды Хайфы. И уже светофоры регулировали скорость нашего передвижения. Я был благодарен молчуну водителю за то, что он не пытался развлечь меня новостями или музыкой из приемника. Слева от меня, на западе, я вижу море – все в кружеве волн под огромным желтком солнца, позади нас четко виден горный хребет, который венчает гора Кармель в зеленой пене деревьев; над всей этой незабываемой картиной величественно плывут полупрозрачные облака, освещаемые розоватым светом. Такие облака, проносится у меня в голове, я мог бы наблюдать сейчас и в небе Миннеаполиса. Автомобиль прибавляет скорость. И вот уже с севера вырастают прямо у нас на глазах величественные минареты Акко. Мы въезжаем в пределы города, то здесь, то там пересекая железнодорожные пути. Движение машин становится еще плотнее.

– Не двигайся через центр, – говорю я водителю. – Объезд справа.

– Но вы-то куда хотите попасть? Ведь справа нет моря. Там только мошав[14].

– Я тебе подскажу. Держи все время на север.

– Но куда – «на север»? На севере – Нагария и Рош-а-Никра. До границы – десять километров. Может, мы едем в Ливан?

Шофер явно поборол сонливость и теперь готов поговорить.