Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

— Я долго мучилась, не зная, что лучше: будить или не будить. — щебетала она. — Если не разбужу, ты рассердишься на меня за то, что я не позволила тебе выполнить благочестивые упражнения. Если разбужу, ты можешь рассердиться, что не берегла твой сон.

— Ну, и какой же ты сделала выбор?

— Даже опасаясь навлечь на себя твой гнев, я решила сделать то, что принесет тебе пользу. Ведь ты говорил — внутренняя сущность важнее, чем телесная оболочка…

— О, эта телесная оболочка! — воскликнул я, едва сдерживаясь, чтобы не увлечь это чистое гибкое тело на смятое ложе. — Расскажи мне лучше, что ты знаешь о властителях Хастинапура.

Прийя с готовностью заговорила о властителях и их делах, по крайней мере о тех, которые составляли главную тему песен чаранов и сплетен домохозяек. Дхритараштру она сама видела всего несколько раз в жизни, но считала добрым и мудрым.

— Горожане говорят, что мудрость служит ему зрячим оком, а ошибки приписывали злым и глупым советникам. Может, он и мудрый, но что ж тогда все так неладно у нас в городе выходит? Кшатрии услаждают себя на пирах, а вайшьи на улицах твердят о неизбежном конце мира. Да, вон, и отец ждет беды, а сам богатство копит. Зачем оно, если уж конец… Да и что можно сказать о человеке, которому нельзя даже в глаза заглянуть, — легкомысленно добавила Прийя. — Через глаза можно пряло в сердце проникнуть (дваждырожденные сказали бы «отождествиться»). Однажды, во время праздничного шествия я протолкалась очень близко к колесницам царевичей и увидела, что у Дурьдханы и его братьев в глазах — узкий огонь, со-(сем как в глазах тигров. Видела я и Карну, когда он приезжал со своей свитой из страны Анга. Он прекрасен и тверд, как глыба льда, в которую заключен огонь луны. Он не разговаривает с горожанами, не отвечает на приветствия, но почему-то, увидев его, я почувствовала жалость. Он кажется полубогом. Тогда откуда жалость? Многие считает его сыном Сурьи. Но я в это не верю. Ведь не может же быть у человека два отца?

Увидев мой удивленный взгляд, она рассмеялась:

— Я не знаю, как выглядят боги, но знаю как выглядит отец Карны. Его зовут Адхиратха, и принадлежит он к сословию сутов… Где его дом? У крепостной стены. Белая дверь под тенью баньяна.

— Но почему не во дворце…

— Он считает, что Дурьодхана, возвеличив Карну, обрек его на гибель, поэтому не хочет принимать никаких подарков. Он отверг богатства и слуг и живет вместе с женой на жалование колесничего воина, ведь он, когда был молод, служил в войске Дхритараштры.

— А он не рассказывал тебе про непробиваемый панцирь Карны? — спросил я.

Прийя отрицательно качнула головой:

— Разве мужчины говорят о высоких делах с женщинами? Все, что тебе рассказала, я слышала от жены Адхиратхи, когда помогала ей делать покупки на базаре.

Мысли загудели в моей голове, как рой растревоженных пчел. Из тумана памяти всплыли рассказы о чудесном появлении Карны на состязаниях в Хастинапуре в те времена, когда Пандавы и Кауравы вместе изучали кшатрийскую науку под руководством Дроны при дворе Дхритараштры. Я словно своими глазами увидел могучего сына суты, вызывающего на поединок молодого Арджуну. И еще я увидел Дурьодхану, завлекающего неожиданного союзника в сети дворцовых интриг, и встревоженное лицо Юдхиштхиры, предупреждающего о панцире небожителей… Карна говорил с Индрой, отдавая свое сокровище в обмен на сияющий дротик — вечную угрозу жизни Арджуны. Темны дела богов… Но если бы узнать о дротике…

— Ты ушел от меня, — вдруг сказала Прийя, встревожено заглядывая мне в глаза.

Я оторвался от своих мыслей и улыбнулся ей:

— Что ты, я здесь, с тобой…

Но она грустно покачала головой:

— Я рада, что помогла тебе найти что-то, хоть и не знаю, что. Теперь ты окунешься в пучину забот, а я останусь одна на берегу… Но все равно я рада, что смогла помочь тебе… Ну иди, я больше не буду задерживать тебя сегодня, но ты придешь завтра? Обещай…

— Обещаю! — решительно сказал я, предвкушая, как ошеломит Митру новость о том, что отец Карны живет в Хастинапуре за пределами непреодолимого для нас кольца цитадели.

Митра не обманул моих ожиданий. Он просто взметнулся, подобно растревоженной кобре:

— Отец Карны здесь, в нижнем городе?! Значит, мы можем пойти к нему!

— Зачем?

— Ты совсем потерял голову от прогулок с Прийей. Ведь Карна — главный враг Арджуны. Ты забыл, что даже Юдхиштхира не знает, откуда он взял непробиваемый панцирь.

— Но ведь панциря больше нет, — возразил я.

— А если есть неотвратимый дротик? Может быть, мы сможем узнать, как лишить Карну преимущества в бою.

Я поморщился:

— А как быть с дхармой дваждырожденного? Ты предлагаешь идти к убитому горем отцу, чтобы выпытывать секреты сына. Юдхиштхира не одобрит такого поступка.

Митра нетерпеливо передернул плечами:

— Зато Арджуна и Бхимасена одобрят.

— Тогда почему никому из них не пришло до сих пор в голову устроить засаду на Дурьодхану, захватить в заложники жен Кауравов?

— Но мы-то — другие! Новое время требует новых людей. Кроткого вождя не слушается войско, смиренному мужу изменяет жена. В Сокровенных сказаниях утверждается, что слово истины не может считаться важнее самой истины. Ложь допустима, если жизнь под угрозой, если кто-то пытается отобрать у тебя твое достояние. В переплетении кармических причин и следствий неправда может обернуться истиной, а истина — ложью, вспомни, — продолжал Митра, — в Сокровенных сказаниях есть легенда о брахмане, который дал обет всегда говорить правду. Однажды мимо него пробегали люди, спасающиеся от разбойников. «Укажи нам путь к спасению», — попросили они. Он направил их в густой лес. А потом пришли и сами разбойники и спросили его: «О достойный, какой дорогой побежали сейчас люди?» И брахман честно ответил: «Они побежали вон в тот лес». Разбойники настигли тех, кто от них спасался, и всех перебили. Тот брахман был на самом деле невеждой, не способным проникнуть в тонкости дхармы. Неужели ты не понимаешь, — горячо закончил Митра, — что лучше прибегнуть ко лжи ради спасения, чем допустить насилие.

Надо признаться, что он меня так до конца и не смог убедить. Ведь то, что кажется простым и понятным в мудрых притчах, в настоящей жизни может запутываться до невозможности. Малая ложь тянет за собой большую. Но в тот момент на весах качалась не моя судьба, а будущее всего рода Пандавов, жизнь Арджуны. И я согласился с доводами друга.

Митра засиял, как молодая луна, и начал поспешно собираться, приговаривая:

— Надо сказать Прийе, пусть отведет нас к нему. Возьмем подарки, он ведь не обычный колесничий воин… Поговорим по душам за чаркой, вспомним прошлое… Может, из этой затеи ничего и не выйдет… Сходим, поговорим, а потом будем решать, открывать ли секреты Пандавам.

В ту ночь в Хастинапур пришли дожди.

Мутные потоки неслись вниз по узким улочкам. Ноги Прийи в тонких кожаных сандалиях мгновенно промокли, и я понес ее невесомое гибкое тело на руках, стараясь не думать о грязи, чавкающей под моими пятками. Зато, когда мы постучались в дом старого суты, ничего не казалось естественнее, чем трогательная просьба промокшей Прийи пустить нас обогреться. Со скрипом отворилась белая дверь в глиняной стене, открывая нам путь внутрь квадратной комнаты со стенами из обожженной глины и очагом, устроенным прямо в земляном полу. Лохмотья дыма тяжело и неохотно поднимались к отверстию в крыше, крытой пальмовыми листьями.

Перед огнем сидел отец Карны. Не знаю, как описать его внешность. Ничего примечательного в его облике не было: старик как старик. Годы согнули его спину, руки были в шрамах от тетивы — память о давних боях. В выцветших подслеповатых глазах — пепел дней, сгоревших в пустом ожидании. Он усадил нас на циновки, подбросил дров в очаг, ласково улыбнулся Прийе, когда она, щебеча, как птичка, рассказала какой-то несложный вымысел о нас с Митрой. Митра достал из складок плаща мех с вином, а жена Адхиратхи подала гроздь бананов и простые глиняные чаши.

Это был удивительный вечер. За дверью выла непогода, дождь стучал по тростниковой крыше, но в хижине было сухо, и пар восходил над нашими просыхающими плащами. Черные тени на стенах обступали нас, как люди, вставшие из прошлого. Мы с Митрой сидели, поджав под себя ноги и выпрямив спины, как привыкли во время бесед в ашраме, целиком отдавшись рассказу старого суты, пытаясь за прихотливым плетением слов проследить правду, давно покрытую красочным узором вымысла и легенд, рожденных чаранами. Прийя сидела рядом, не дыша, подтянув к груди коленки и обхватив ноги руками, зачарованная странной и чудесной картиной, встающей перед нами под бормотание старика.

— Ваши лица, — говорил Адхиратха, полулежа на циновке, — озаренные внутренним огнем, напоминают мне лицо моего мальчика. Он теперь принадлежит Дурьодхане, Хастинапуру, богам, но только не мне. О Карна, Карна, как забыть твое лицо в сиянии золотых серег! Я и моя супруга Радха храним в сердце тот первый день, когда боги послали нам Карну.