В поисках чудесного. Четвертый путь Георгия Гурджиева - Петр Успенский

Я счёл это чистым безумием. Ехать в такое время в Петербург казалось мне крайней нелепостью. Там был уже настоящий голод, буйные толпы, воровство – и ничего иного. Конечно, в то время никто не мог ещё вообразить, что мы никогда более не увидим Петербурга. Я рассчитывал вернуться туда весной, полагая, что к весне что-то определится. Но ехать туда теперь, зимой, было совершенно неразумно. Я мог бы понять это, если бы З. интересовался политикой, если бы он изучал текущие события; но поскольку дело было не в этом, я не видел никаких мотивов к отъезду. И я стал уговаривать З. подождать, не решать сразу, поговорить с Гурджиевым и как-то выяснить положение. З. обещал мне не торопиться. Однако я видел, что он действительно попал в какое-то странное положение: Гурджиев совершенно его игнорировал, и это производило на З. самое гнетущее впечатление. Так прошли две недели. Мои доводы подействовали на З., и он сказал, что останется, если Гурджиев позволит ему остаться. Он пошёл поговорить с ним, но очень скоро вернулся с расстроенным лицом.

– Ну, и что же он вам сказал?

– Ничего особенного; сказал, что если уж я решил уезжать, то лучше не медлить.

З. уехал. Этого я не мог понять – в то время я не отпустил бы в Петербург даже собаку.

Гурджиев собирался прожить зиму в Уч-Дере. Мы жили в нескольких домах, раскинувшихся на большом участке земли. Никакой «работы» в том смысле, в каком это понималось в Ессентуках, не было. Мы рубили лес, заготавливали на зиму дрова, собирали дикие груши. Нередко Гурджиев ездил в Сочи, где лежал в больнице один из наших товарищей, заболевший брюшным тифом незадолго перед моим прибытием из Петербурга.

Неожиданно Гурджиев решил переехать в другое место. Он нашёл, что здесь мы будем отрезаны от сообщения с остальной частью России и останемся без провизии.

Гурджиев уехал с половиной нашей группы, а потом прислал доктора С. за остальными. Мы опять собрались в Туапсе, а оттуда стали совершать экскурсии на север по побережью, где не было железной дороги. Во время одной из таких поездок С. встретил каких-то своих петербургских знакомых, у которых в сорока верстах к северу от Туапсе была дача. Мы остались у них на ночь; а наутро Гурджиев нанял дом в версте от дачи. Здесь снова собралась наша небольшая компания; четверо уехали в Ессентуки.

Прошло два месяца. Это было очень интересное время. Гурджиев, доктор С. и я еженедельно ездили в Туапсе за продуктами для нас и за кормом для лошадей. Поездки навсегда останутся у меня в памяти. Они были полны самых невероятных приключений и очень интересных бесед. Наш дом стоял над морем в пяти верстах от большого села Ольгинки. Я надеялся, что здесь мы проживём подольше. Но во второй половине декабря поползли слухи, что часть кавказской армии движется в Россию по берегу моря. Гурджиев сказал, что мы вернёмся в Ессентуки и снова начнём работу. Я уехал первым, привёз в Пятигорск часть нашего имущества и вернулся. Ездить ещё было можно, хотя в Армавире уже появились большевики.

Вообще, на Северном Кавказе число большевиков всё возрастало, и между ними и казаками начались трения. В Минеральных Водах, через которые мы проезжали, внешне всё было спокойно, хотя многие люди, которые не нравились большевикам, уже были убиты.

В Ессентуках Гурджиев нанял большой дом и послал циркулярное письмо, датированное двенадцатым февраля (с моей подписью), всем членам наших московских и петербургских групп, приглашая их приехать вместе со своими близкими, чтобы жить и работать под его руководством.

В Петербурге и Москве уже был голод, а на Кавказе сохранилось изобилие. Приехать было уже нелегко, и некоторым это не удалось, несмотря на их желание; однако многие приехали. С ними был и З., которому тоже послали письмо. Он приехал совершенно больным.

Как-то в феврале, когда мы всё ещё чего-то ждали, Гурджиев, показывая мне дом и всё, что он устроил, сказал:

– Теперь вы понимаете, зачем мы собирали деньги в Москве и Петербурге? Тогда вы говорили, что тысяча рублей – это слишком много. А разве теперь даже этих денег будет достаточно? Платили всего полтора человека. Я истратил уже больше, чем было собрано тогда.

Гурджиев намеревался нанять или купить участок земли, засадить огороды и вообще организовать колонию. Но ему помешали события начала лета.

Когда наши люди собрались летом 1918 года, в доме были установлены очень строгие правила: было запрещено покидать дом и участок, в течение дня и ночи дежурили часовые и т. д. Началась самая разнообразная работа. В организации дома и в нашей жизни было очень много интересного.

На этот раз упражнения оказались гораздо труднее и разнообразнее, чем прошлым летом. Мы начали ритмические упражнения под музыку, пляски дервишей, разного рода умственные упражнения, изучение всевозможных способов дыхания и т. д. Особенно интенсивными были упражнения по изучению разных методов подражания психическим феноменам – чтению мыслей, ясновидению, медиумическим явлениям и т. п. Прежде чем начались эти упражнения, Гурджиев объяснил, что изучение этих, как он их называл, «фокусов» было обязательным предметом во всех восточных школах, потому что, не изучив всевозможных подделок и подражаний, нельзя было начинать изучение явлений сверхнормального характера. Человек только тогда сумеет отличить в этой сфере действительное от ложного, когда он будет знать все приёмы обмана и сумеет воспроизводить их самостоятельно. Гурджиев добавил, что практическое изучение этих «психических фокусов» само по себе является упражнением, которое нельзя ничем заменить, ибо оно прекрасно развивает некоторые свойства: остроту наблюдения, внимательность, а также другие свойства, для обозначения которых в обычной психологии нет терминов, но которые даются в развитии.

Однако главную часть начатой работы составляли ритмические движения под музыку и тому подобные странные пляски, что впоследствии привело к воспроизведению некоторых упражнений дервишей. Гурджиев не объяснял своих целей; но, согласно тому, что он говорил ранее, можно было понять, что результатом этих упражнений будет контроль над физическим телом.

В дополнение к упражнениям, пляскам, гимнастике, беседам, лекциям и домашней работе был организован особый труд для лиц, не имевших средств к существованию.

Помню, что когда мы уезжали из Александрополя, Гурджиев взял с собой ящик шёлковой пряжи; он сказал мне, что дёшево купил этот шёлк оптом. Шёлк путешествовал вместе с ним. Когда наши люди собрались в Ессентуках, Гурджиев раздал шёлк женщинам и детям, чтобы они наматывали его на звездообразные картонки, которые изготовлялись также у нас в доме. Затем некоторые из наших людей, обладавшие коммерческим талантом, продавали этот шёлк лавочникам в Пятигорске, Кисловодске и в самих Ессентуках. Надо помнить, что это было за время. Никаких товаров совершенно не было; магазины стояли пустыми; и шёлк буквально рвали из рук, потому что достать такие вещи, как шёлк, ситец и тому подобное, было невероятно трудно. Эта работа продолжалась в течение двух месяцев и давала нам надёжный и регулярный доход, который не шёл ни в какое сравнение с первоначальной ценой шёлка.

В обычные времена колония, подобная нашей, не смогла бы просуществовать в Ессентуках, да, пожалуй, и нигде в России.

Мы возбудили бы любопытство, привлекли бы к себе внимание, появилась бы полиция, несомненно, возникли бы какие-нибудь скандалы; нам, разумеется, приписали бы политические или какие-нибудь сектантские или аморальные тенденции. Так уж устроены люди: они непременно осуждают то, что им непонятно. Но в 1918 году те, кто могли бы нами заинтересоваться, были заняты спасением собственных шкур от большевиков; а большевики не были ещё настолько сильны, чтобы интересоваться жизнью частных лиц или деятельностью частных организаций, не имевших прямого политического характера. Понимая это, многие интеллигенты, уехавшие в то время из столицы и волей судьбы оказавшиеся в Минеральных Водах, организовали множество групп и рабочих объединений, так что никто не обращал на нас никакого внимания.

Однажды, во время общей вечерней беседы Гурджиев сказал, что нам нужно придумать какое-то название для нашей колонии и вообще как-то её узаконить. Дело происходило в период Пятигорского большевистского правительства.

– Придумайте что-нибудь вроде «содружества» – и в то же время «своим трудом» и «интернациональный», – сказал Гурджиев. – Во всяком случае, они ничего не поймут; но им необходимо дать нам какое-нибудь название. Мы принялись по очереди предлагать разные наименования. Два раза в нашем доме устраивались публичные лекции, на которые приходило довольно много народу. Один или два раза мы устроили демонстрацию подражания психическим феноменам; эти демонстрации оказались не очень успешными, так как наша публика довольно плохо подчинялась требованиям опыта.