Избранник вечности - Анатолий Гаврилович Ильяхов

означало бы крушение его убеждённости в прочности собственной власти, надежд на всенародную любовь или хотя бы верность ближнего окружения. Услышав «новость», посмеялся, сказал безразличным голосом: «Это всё мальчишеские игры!», а Гефестиону признался, что воспринял их душевные порывы стихийным проявлением свободолюбивых юношеских чувств.

В пажеском отряде, учреждённом царём Филиппом, юные представители семей македонских аристократов, когда взрослели, становились избранным обществом. Александр надеялся иметь при себе не прислужников, а верных охранителей престола. В обязанности пажей входило присутствие на пирах и советах, при умывании царя и одевании, они принимали участие в его досуге и охоте. Учитывая молодость и неопытность, их не брали в сражения, но царь заботился об их содержании и образовании. Наставничество пажей, их идейное воспитание доверялось придворному историографу Каллисфену, племяннику Аристотеля.

При ближайшем расследовании заговора Александр, к своему ужасу, убедился, что убийство действительно замышлялось, участники подтвердили намерения. Не передать гнев, его обуявший. Кто предал?! Мальчишки, которых любил и доверял, как младшим братьям! Первым порывом было сразу казнить всех пятерых. Потом раздумал, решил, что нужно извлечь выгоду даже из этой кажущейся нелепой ситуации… Во-первых, юнцы сами не могли додуматься до столь опасной затеи. Обязательно был главный заговорщик, зачинщик, и это, конечно, не истеричный Гермолай. Заговором руководил опытный враг, затаившийся в обличье верного друга царя. Но кто?

Перебирая имена из собственного круга друзей и помощников, Александр остановился на Каллисфене. По своему афинскому воспитанию и как наставник пажей он способен внушить им опасные мысли…

Каллисфен вызвал подозрение Александра ещё тем, что в отличие от других не принимал участия в обсуждениях с придворными случившегося, ничем не выражал осведомлённость или заинтересованность делом, словно ничего не произошло. Не пытался объясниться с царём, подсказать соображения для ускорения расследования. А ведь он как наставник пажей обязан знать их настроения и вовремя докладывать царю о своих подозрениях.

Ещё случай, крайне подозрительный. На одном из праздничных застолий Александр предложил устроить состязание «выпивох» — кто больше выпьет вина за его здоровье. Ему нравилось не столько самому напиваться, как вызвать потеху, смотреть, как ведут себя сильно выпившие. Знал, что за столом даже у молчунов развязываются языки. Участники пира поддержали царя, один Каллисфен сдержано заявил:

— Если я сегодня выпью слишком много за здоровье Александра, завтра мне придётся обращаться к Асклепию* ради собственного здоровья.

В следующий раз друзья царя предложили Каллисфену поучаствовать в пирушке, где все в шутку сделают вид, что преклонят колено и поцелуют руку Александру; доставят ему удовольствие. Каллисфен не отказался, а когда принял от царя кубок с вином и стал на колено, стараясь не терять достоинства, замешкался и едва прикоснулся губами к руке царя. Кто-то из льстецов крикнул:

— Александр, не дари поцелуя тому, кто не чтит тебя!

Царь отдёрнул руку. Каллисфен выпрямился, вздохнул с облегчением и сказал, как бы про себя:

— Что ж, одним поцелуем у тебя будет меньше!

Александр сделал вид, что не услышал, но между близкими по духу людьми в тот день обозначился разрыв…

Открытое недоверие к летописцу проявилось, когда у Каллисфена выкрали тетрадь с личными записями. Вместо ожидаемых хвалебных слов о великих деяниях Александра, его обожествлении, Каллисфен записывал крамольные мысли о том, что «победы над Дарием не принадлежат одному царю», или «полководческой славой он обязан делиться со всеми, кто его сопровождает, а также и с Каллисфеном».

Последней мерой их отношений стало участие Каллисфена в заседании Военного Совета, перешедшего затем в застолье. После обильного возлияния участников Александр предложил состязаться в ораторском искусстве. Каллисфена назначили выступать первым.

— Друг наш, — сказал царь с подозрительной улыбкой, — мы просим, потрудись в прославлении македонян.

Каллисфен родом из Афин, а граждане этого города издавна не любили македонян. Задание складывалось не из лёгких. Но он блестяще справился; позволил себе по-доброму высказаться о сидящих перед ним македонянах, за что его наградили одобрительными возгласами.

Александр не отстал от Каллисфена, заставил продолжить испытание:

— Прежнее задание для тебя оказалось несложным. Признайся, нетрудно хвалить тех, кто очевидно хорош. А если ты хочешь показать подлинное красноречие грека, выступи теперь как судебный обвинитель македонян. Ругай нас безжалостно, укажи на ошибки, чтобы мы прочувствовали твои слова и стали лучше.

Каллисфен, по душевному складу человек добропорядочный, не уловил в словах скрытую угрозу, не разглядел хитро расставленного капкана. В голове у него не сложилось, что находится среди противных его духу людей, безжалостных по натуре убийц. В настоящий момент его как философа увлекла идея показать ораторский талант, эрудицию, свой интеллект. Забыв, о чём когда-то говорил Анахарсис: «Язык мой — друг мне и враг», он произнёс речь человека, уверенного в силе слова, зная, что слово превыше любого смертоносного оружия и царской воли. Горячо критикуя македонян за унижения, нанесённые гражданам свободолюбивых городов Греции, вложил в высокую речь вечную неприязнь Эллады к поработителям, душителям свобод и прав.

На этот раз греческие военачальники, присутствующие на Совете, разразились восторженными возгласами и рукоплесканиями, а возмущённые македоняне хватались за оружие и кричали: «Позор!» Александр не стал предоставлять слово другим участникам; как судья состязания, оценил оратора:

— Мы просили Каллисфена показать нам знаменитое греческое красноречие, а вместо этого он излил на нас затаённую недоброжелательность и ненависть к Македонии. Ты выдал себя, Каллисфен, что для нас удивительно и неприятно!

Летописец покинул застолье, а позже, когда услышал, что знакомых ему мальчишек обвиняют в покушении на жизнь Александра, предугадал обвинение в свой адрес.

Пытки юных заговорщиков не дали искомых результатов, не вырвали признаний о причастности Каллисфена к их опасной и безрассудной затее. Но сначала его устранили от дел, на время расследования, а потом всё равно наложили кандалы. Царь лично вёл допрос, а когда ничего не добился, из любопытства спросил:

— Ты же философ, Каллисфен. Вот и объясни мне, почему близкие по духу люди предают меня, всё время пытаются убить?

— Мог бы догадаться, Александр. Они всё время слышат от тебя, что ты бог. Следовательно, ты смерти неподвластен. Вот они всё время и пытаются это проверить.

На суде в общевойсковом Собрании обвиняемые пажи вели себя достойно: не просили снисхождения, говорили дерзкие речи, что Македонии не нужен тиран; Гермолай признался, что хотел смыть кровью преступление царя против патриотов Филоты, Пармениона и Клита. Всех приговорили к смертной казни. Царь в голосовании не участвовал, ушёл до вынесения приговора. Племянника великого Аристотеля, Каллисфена, тоже приговорили к смерти, хотя доказательства отсутствовали. Царь Александр, зная, что его бывший наставник следит за событиями из Афин, не осмелился привести приговор в исполнение.