Лед Бомбея - Лесли Форбс

– Сделаем глубокий вдох и выдох, – сказал он, обращаясь к своей аудитории, как только утихли восторженные восклицания. – Вы все этого так долго ждали. Что бы сейчас ни случилось – дождь, буря, какая угодно катастрофа, – пока я совершенно определенно не скажу вам прекратить съемку, я хочу, чтобы камеры работали непрерывно.

Он поднял свою дирижерскую палочку и повернулся к своим сотрудникам, сидевшим слева.

Мы все ждали.

– И... мотор!

Маскарад прошел превосходно. Я затаила дыхание, когда первый, за ним второй образ появились без малейших заминок на экранах: сквозь колонны храма двигались армии Великих Моголов, статуя Тримурти ожила и приветствовала Ариэля, Калибан превратился в рыбу, затем в лягушку и снова в Шиву. Все это производило впечатление скорее заснятого на пленку спектакля, нежели настоящего кино, однако спектакля завораживающего.

И вновь на стенах возникли шекспировские ремарки: Внезапно Просперо встает и начинает говорить. В конце его речи раздается странный глухой шум и видения исчезают.

И в самом деле, в это мгновение раздался странный глухой звук. И в первый раз за все время Проспер нахмурился. Но Бэзил как ни в чем не бывало продолжал:

– ...в этом представленье актерами, сказал я, были духи. И в воздухе, и в воздухе прозрачном, свершив свой труд, растаяли они...

Когда богини и их служители начали свой медленный танец, постепенно покидая пещеру, я услышала, как человек за пультом управления сказал:

– Что это такое?

– Что? – спросил Проспер.

– Вон там.

Он указал в угол экрана, где до этого мгновения специальный механизм выдувал тончайшую паутину для «тучами увенчанных гор» Бэзила. Что-то явно случилось. Мы наблюдали, потрясенные, за тем, как паутина начала вдруг непомерно разрастаться. Все больше и больше нитей влетало в студию. Большой вентилятор – включавшийся между съемками отдельных эпизодов для борьбы с чудовищным жаром от студийных осветительных приборов – заработал с жутким грохотом, словно гигантский миксер. То же самое произошло и с одним из механизмов, призванных вызывать ветер. Потом включился и следующий.

Затем случилось самое страшное. Тончайший фон с изображением старинных карт, запечатлевших закат империи Моголов, вряд ли способный выдержать нечто большее, чем тяжелое дыхание Бэзила, стал раскачиваться, рваться и падать длинными полосами вокруг величественной фигуры актера. Постепенно его ноги скрылись под быстро растущим кучевым облаком из невесомой ткани. Но, несмотря ни на что, великий мастер продолжал свой монолог:

– Вот так, подобно призракам без плоти, когда-нибудь растают, словно дым, и тучами увенчанные горы, и горделивые дворцы и храмы, и даже весь – о да, весь шар земной.

Маленькая нимфа, ножки которой запутались в липких нитях паутины, упала на самый большой монитор. На него в это мгновение проецировалась гравюра с изображением первого театра парсов в Бомбее. Когда девушка ударилась об экран, он разбился вдребезги и искры разлетелись в разные стороны.

Техник уставился на Проспера в надежде получить какие-то указания. Проспер молчал. Он сидел неподвижно, словно прикованный к стулу. Только когда нимфа упала, он кивнул. Казалось, Проспер ожидал этого. В тот момент, когда механизм, производивший туман, вышел из-под контроля, он начал постукивать свой дирижерской палочкой по панели управления, как будто отбивая какой-то ритм, понятный ему одному. Сошел с ума, подумала я.

Механизм по производству тумана снова заработал. Небольшое количество плывущего низом тумана, как правило, создается путем заливания горячей воды в ванны с сухим льдом. Полученный в результате туман направляется в нужную сторону с помощью специального вентилятора. Для создания большего количества тумана или дыма используются особые механизмы, которые наполняют жидкостью и подключают к источнику электрического тока. В данном случае туман состоял из мелких капелек масла, которые в случае неосторожного обращения могли серьезно повредить оборудование. Но в создавшейся ситуации, естественно, не могло идти и речи об осторожном обращении с ними. Туман заполнял съемочную площадку подобно пелене муссонных облаков, затягивая все поверхности коварной пленкой, на которой уже успел поскользнуться не один неосторожный актер.

К этому моменту оба инженера уже даже перестали делать вид, что заняты работой. Впервые за десять минут Проспер заговорил:

– Продолжайте снимать.

Наверное, он все-таки сломался от слишком сильного напряжения, подумала я.

Фигура Бэзила исчезла в тумане, но его роскошный непобедимый баритон продолжал звучать:

– И как от этих бестелесных масок, от них не сохранится и следа...

Золотые шары, которые должны были висеть в подсвеченных струях воды (воспроизведение одного из фокусов Саломона Де Каюса), начали разлетаться по полу пещеры. Взгляд Проспера неудержимо притягивался к одному из внешних мониторов. Я заметила, что музыканты, находившиеся слишком далеко, чтобы понять, что происходит, заиграли свою изощренную мелодию. Исполнитель на табла стал отбивать ритм раги, сходный с пульсами старого кокаиниста и с моим. Многолюдная толпа паломников со статуями Ганеши, увидев облака тумана, выплывающие из пещеры, приняла их за часть общего плана Мастера, и подняла статуи, приготовившись к вхождению в море.

– Продолжайте снимать, – снова произнес Проспер очень спокойным и уверенным голосом.

Он улыбался.

И только тогда я поняла, что же все-таки происходит и что он скорее всего победит и на этот раз.

Вход в пещеры был умело превращен художником в слегка «индианизированный» театр якобитского периода с так называемыми небесами, закрывавшими и защищавшими половину открытой сцены, над которой нависал купол в стиле Моголов вместо английской «голубятни».

На протяжении съемок фильма Проспер держался условностей, характерных для театров шекспировской эпохи, что позволяло ему снимать ночные сцены на залитой солнцем площадке. Теперь же, глядя на экран монитора, я видела танцовщиц, карликов, прокаженных, заклинателей змей, выходящих из пещеры, прикрывая глаза рукой от ослепительного солнца, а вздымающиеся клубы искусственного тумана придавали им облик актеров, спасающихся от чудовищного пожара, вспыхнувшего за кулисами. Кадры, которые я видела на мониторе, обладали удивительной, незабываемой силой.

Фильм моего свояка, несомненно, станет художественным триумфом. Шедевром.

– Мы созданы из вещества того же, что наши сны... – произнес Бэзил.

Камера медленно отъехала назад, чтобы в полном объеме вместить все величие грандиозного зрелища, созданного Проспером Шармой.

В это мгновение появилась первая хиджра. Бина, сбросившая вуаль, под которой открылась вторая кожа из латекса с такими же шрамами, как у Сами, кожа, иссеченная и изрезанная, с широкими браслетами из обнажившихся сухожилий на запястьях. Это почти и в самом деле была кожа Сами, взятая напрокат у Сатиша с его модели.

Проспер начал было отрицательно покачивать головой и вроде бы сказал:

– Нет, – но слишком тихо, чтобы его кто-то мог расслышать среди грохочущей музыки.

За Биной последовала вторая хиджра с такой же кожей из латекса, на этот раз имитирующей кожу Майи. Вскоре длинная вереница Сами и Май танцевала на всех мониторах, расставленных перед нами. И, перекрывая звуки живой музыки, звучала запись голоса Майи из того ее последнего фильма, который я так хорошо помнила:

Кто победитель, кто проигравший,И какова цена?Отец проиграл,Свекор одержал победу,А я, невеста, – цена.

Уличный торговец пиратскими аудиокассетами с радостью продал нам старую запись песни.

Камера отъехала назад. И мы увидели, что там, где над съемочной площадкой на громадном экране должны были реветь морские валы сезона дождей, вместо них предстала живая картина из украденных фотографий Сами, скопированных нами прошлой ночью и проецируемых на экран одна за другой со специфическим дрожанием, характерным для плохой анимации.

Несмотря на то что Проспера на этих снимках было практически невозможно узнать из-за сильного искажения в ходе оцифровывания, другие лица были вполне узнаваемы. Некоторые из изображенных на фотографиях имели друзей, деловых партнеров, политических союзников или (что значительно хуже) врагов среди присутствующих здесь важных персон. И пока камера переходила с одного знакомого лица и менее знакомой задницы на другое, всем постепенно становилось ясно, что же все-таки происходит.

– Остановить! Вырезать! – крикнул Проспер, но слишком поздно.