Когда птицы молчат (СИ) - Unknown

Впервые я почувствовала, как пусто у меня внутри.

Даже работа больше не вдохновляла меня. Я по-прежнему активно участвовала в деятельности моих отделов, трижды за последние два месяца побывала в своем родном городе в том самом Доме престарелых, который изменил мою судьбу и, заботясь о судьбе которого, я встретила Лаврова.

Видела родителей, привозила им Женю, однако отношения у нас так и оставались холодными. Меня радовало хотя бы то, что мама стала со мной разговаривать. Поезд катился по рельсам, всех успокаивало монотонное постукивание, но никто не хотел узнать, куда все мы направляемся и как выглядит конечный пункт.

Я знала, что мне будет нелегко на моей работе, если я стану глубже вникать в каждую проблему. Для семьи человека, которому поставили смертельный диагноз, заставить его бороться, поддерживать на протяжении этого пути и не пасть духом - огромное испытание, настоящий подвиг. Что переживают сами пациенты, мне было даже страшно представить. Зная себя, свою склонность глубоко сочувствовать чужому горю, я дала себе установку держаться на расстоянии.

Тот факт, что я не такой сильный человек, каким мне бы хотелось быть, я поняла в первый месяц работы в фонде Лаврова.

В очередной раз приехав в новое отделение для онкобольных, на открытии которого я побывала, я заметила в коридоре парня. На вид ему было не больше тридцати. Но когда я заглянула в его глаза, я решила, что передо мной старик – казалось, он заглянул в будущее, увидел его и вернулся обратно.

Его оформляли в отделение. Он говорил свои данные медсестре в регистратуре, опираясь на палочку, а рядом, с грудным малышом на руках, стояла худенькая девушка. Его жена. Он держал ее за руку. Именно он. Потому что если бы не его поддержка, она наверняка бы сползла на пол.

Я остановилась возле кабинета главврача, наблюдая за ними.

Девушка, машинально покачивая на руках спящего ребенка, смотрит на своего высокого, жилистого, спортивного мужа. И в ее огромных глазах я вижу весь ужас этого мира, отчаяние и обреченность. Она знает то, что он умрет, она уверена в этом абсолютно. Самое страшное – в ее взгляде нет надежды, так смотрят живые мертвецы, так должен бы смотреть на этот мир он. Но он, закончив говорить с медсестрой тихим и твердым голосом, поворачивается и мягко обнимает ее за плечи.

Ну вот, я оформился. Сейчас меня проведут в палату, а тебе с Даней нужно идти домой. Я позвоню вечером.

Она молчит, только губы белеют.

Соня, со мной все буде в порядке. Я поговорю с доктором, а после процедуры позвоню.

Уже ничего и никогда больше не будет в порядке, - ее голос доносится из какой-то другой реальности, холодный, безжизненный.

Третья стадия еще не приговор, - он говорит так нежно и с такой легкой, искренней улыбкой, будто ничего серьезного с ним не происходит. Словно ему не предстоит химиотерапия, а в его теле не живет захватчик, разрастаясь, пуская отравленные щупальца все глубже. Он излучает свет и доброту, в то время как даже я уже обозлилась на несправедливую судьбу.

Его жена медленно качает головой. Она пошатывается, как сомнамбула, от потрясения и горя.

Нам уже вынесли приговор, просто ты, как обычно, невнимательно слушал. Школьная привычка.

Я поняла, что у них за плечами целая история, любовь со школьной скамьи, годы юности, проведенные в мечтах и надеждах, которые только начали исполняться. И когда эта молодая семья узнала страшный диагноз, все было перечеркнуто.

У лечащего врача этого парня я выяснила, что он борется с остеосаркомой – раком кости. Что родителей его уже нет в живых из-за рака, и наследственность здесь сыграла не последнюю роль.

Я спросила, каковы его шансы. Мне ответили, что пятилетняя выживаемость согласно последним данным около семидесяти процентов, но больному придется удалить ногу, и у него есть метастазы в легких. Исход лечения предугадать невозможно.

На работу я вернулась раздавленная. Прорыдала весь день в кабинете, не в силах что-либо делать. Как ни странно, меня прикрыла Регина. Она застала меня в самый разгар истерики, когда я громко всхлипывала, уронив голову на руки. Узнав, откуда я вернулась, молча принесла мне носовых платков и попросила Лиду по всем вопросам, по которым будут искать меня, сегодня соединять с ней.

С тех пор я зареклась участвовать в судьбе больных раком как-то иначе, чем в рамках моих должностных обязанностей – координация работы отделов, проведение акций по сбору средств, привлечение новых спонсоров. А еще я старалась, что бы в помощи не отказывали никому, потому что даже самый тяжелый больной имел крохотный, но все же шанс на исцеление.

Нужно обладать невероятным запасом мужества, чтобы так, как Илона и ее волонтеры, приходить к людям, видеть их состояние, зачастую, ухудшающееся каждый день, и при всей этой нагрузке иметь силы возвращаться в свои семьи не такими морально раздавленными, какой однажды вернулась из отделения я.

Но в тот момент, когда я, имея все, вдруг поняла, что на самом деле мое желание чего-то добиться лишь способ удержать себя в трудный момент в узде, не сорваться, не потеряться в отчаянии, меня потянуло к людям, которые так же, как и я, не видят впереди будущего.

Знаю, сравнение не равносильное. Они борются со страшной болезнью и часто выигрывают лишь дополнительные дни, месяцы, годы. Я же … Все у меня хорошо, я здорова, мой ребенок тоже, мы не голодаем и даже живем в достатке, но каждое утро я просыпаюсь с чувством безысходности, без мыслей о своем будущем, без надежды на счастье.

Женя стала совсем взрослая. Она легко знакомится с другими детьми, мечтает, чтобы с новыми друзьями они оказались в одном классе, ей все интересно и ново, все вызывает радость и довольство. Я же – полная противоположность ей. Абсолютная эмоциональная пустыня. Я уверена, что с началом школы у моей дочки начнется новый этап в жизни. Она станет быстро взрослеть и на своем опыте познавать окружающий мир, у нее будет много радостных моментов, ее постигнет и разочарование. Но без этого опыта ее личность не сложится так, как надо. Она станет быстро расти на моих глазах, и в конце концов, пойдет своим путем. Я же свою дорожку потеряла.

В этот период жизни, сама не ведая как, я опять оказалась среди людей, верящих в Бога всем сердцем или проклинающих Его так же сильно.

Я стою в холле отделения, передо мной мельтешат белые халаты, но на меня уже никто не обращает внимания. Кто я и какими полномочиями обладаю, знают даже санитарки.

В полной растерянности слежу за тем, как медсестры катают по коридору медицинские штативы с капельницами и приборами.