Свобода в широких пределах, или Современная амазонка - Александр Бирюков

Так что, наверное, в интересах Аллы Константиновны было то, что Нина все свои отпускные дни — в том числе и субботы и воскресенья, когда мамочка была свободна, — проводит вне дома, не мешает ей, не отсвечивает. Странно это было, потому что после ухода Лампиона Нина думала, что станут они с Аллой Константиновной ближе, что придется ей теперь нежить и лелеять мамочку, понесшую такую утрату, побольше сидеть дома (может, даже секцию стрельбы бросить), побольше разговаривать, рассказывать о Предприятии. Но ничего этого не понадобилось. Алла Константиновна никак не давала понять, что нуждается в повышенном внимании, соучастии… А навязываться было бы бестактным, кощунственным даже, потому что — что и говорить! — Дракон был человеком незаурядным (если человеком вообще — и такое думалось всерьез), и, вкусив с ним горного воздуха, не могла Алла Константиновна, наверное, обычно плавать в тухловатой атмосфере быта, службы, семьи. Думал ли об этом Дракон, составляя план своего ухода? Или что ему какие-то эмоции оставленной женщины, главное — чтобы она в нужный час вскрыла пакет с цветочками и позвонила в соответствующую организацию? И не глупо ли вообще ждать жалости со стороны Дракона? А мамочку было жаль.

— Знаешь, — сказала вдруг как-то Софьюшка, когда они, напарившись и поплескавшись несколько раз в холодноватой все-таки воде, шуршали обертками, приготовляя завтрак, — мне иногда кажется, что стоит закрыть глаза, как Сергей Захарович снова тут окажется.

— И ты на него снова кинешься с обличениями?

— А что? — спросила Софьюшка. — Он интересно рассуждает…

— …кого бы съесть.

— Что?

— Ничего, — сказала Нина, — проехали. Давай подрубаем.

«Если так будет продолжаться, — подумала она вдруг, — и квартиру мне все-таки дадут, мамочка и вовсе замкнется в своем одиночестве. Не исключено, что в один прекрасный момент она меня призовет и тоже покажет, где у нее лежит этот конверт с нарисованными цветочками. И что это будет: действительно ли она получила этот номер телефона, а вместе с ним и право на ту же церемонию помещения в цинковый ящик и последующую транспортировку в неведомом направлении неизвестно для чего, или вопреки приказу запомнила, затвердила оставленный Лампионом номер, чтобы пробиться хотя бы после смерти к нему, если пустят, конечно? Так кто же она — Драконша или самозванка? Но с чего я это все взяла? Какой конверт, какие цветочки? Да ведь это с ума надо сойти, чтобы поверить, что и Аллу Константиновну так уберут. И кто сошел с ума — я или мама?»

— Знаешь, мне и в Венгрию не хочется, — сказала она Софьюшке, — лежать бы вот так — и никуда не надо.

— Нет, — сказала умная приятельница, — Венгрия — это прекрасно. Там сухое вино удивительное. Опять-таки Лист, Кальман, скрипки…

«А может, я потому не хочу ехать, — продолжала Нина свои размышления, — что жду, когда она покажет мне этот конверт? Может, она и записи свои к этому моменту готовит? Только зачем?»

Наконец в середине июля позвонила секретарша начальника и попросила срочно явиться. Тут и гадать не приходилось, почему вызывают. Правда, крутились скверные мыслишки, что или какая-нибудь бумага заковыристая из Минсельхоза пришла, или кому-то приспичило сенокосчиков ревизовать — а управление, хотя и было штабом всего сельскохозяйственного, производства, имело, как и каждое учреждение, план на заготовку кормов — несколько тонн, не так уж и мало в пересчете на одну канцелярскую голову. Но главным было все-таки предчувствие, что это квартира. «Квартира, квартира, квартира-кабаре, ты отдана мне для наслажденья!» — дикий, конечно, стих. При чем тут кабаре, например? И какие наслаждения связаны с однокомнатной квартирой в обычном блочном доме (а речь шла именно о такой, причем вполне определенной, даже адрес был известен). Обычные четыре стены и кухня плюс совмещенный санузел. Но все равно петь хотелось. Это ведь квартира! Собственная! Из той мечты о зеленом паласе, полированной стенке со всякими безделушками и росистых колокольчиках, черт побери!

По идее, конечно, поручить охрану квартиры (мало ли у кого притязания могут возникнуть, откроют и займут, а ты потом судись и доказывай, да и не докажешь еще, если с детьми вселятся, и начинай ждать сначала) — охрану следовало поручить Алле Константиновне. Но в нынешнем своем состоянии глубокой задумчивости та даже на радостную весть не смогла должным образом отреагировать. «Ах, квартиру дали? Что ты говоришь! Отдельную?» — только и всего, а у самой, заметим не для ехидства, а с целью установления исторической справедливости, у самой замечательной мамочки отдельной, квартиры не было ни разу — то комната в бараке в Школьном переулке, то в коммуналке на Портовой. Могла бы, кажется, за свою самостоятельную дочь как следует обрадоваться, ведь та, Нина то есть, сама — своим трудом; головой, энергией (а не пупом, извините) — эту квартиру заслужила, так нет — только «Что ты говоришь! Ах, как хорошо!», не эмоция, а морковный кофе.

И отзывчивая Софьюшка в данном случае оказалась не на высоте: ей, видите ли, на раскладушке жестко будет спать, подавай ей в Нинину квартиру ее старую, продавленную тахту, а то по утрам все косточки болят. Старость, конечно, не радости, старость нужно беречь и покоить, но ничего с тобой, любезная, не случится, если три недели на раскладушке поспишь, — зато соседей никаких, никаких воплей детских под дверью и скандалов в коридоре. А двухконфорочную плитку — последнее достижение магаданского комфорта и предмет особой гордости Софьюшки — Нина, так и быть, временно перетащит на кухню своей новой квартиры: вари и жарь, подруга, готовь званые обеды, а мы тю-тю, поехали уже. Путевок в Венгрию на управление пришло две, вторую дали доярке из пригородного опытно-показательного хозяйства Прасковье Степановне Рыдченко, средних лет полноватой застенчивой украинке, рекордсменке области по надоям, кавалеру орденов и прочее. Вдвоем они и составляли, как говорили в управлении, магаданскую делегацию. Звучит!

— Выступать вам там, естественно, не придется, — напутствовал их начальник, — но и честь свою не роняйте, если что…

А вот что — если? Какое оно может быть? Но тут и начальник ничего предсказать не мог — поездка эта была первой, программа ее была известна только в общих чертах: часть времени будет посвящена профессиональным интересам, часть — отдыху. Но ясно, что в обеих частях ронять себя нельзя.

— Деньги вам кое-какие поменяют, — последнее, что мог сказать начальник, — но вы там будьте умеренны, понятно?

В основном.

— Мне бы дочке ботиночки, — сказала Прасковья Степановна, — а так больше ничего и не надо.

— Купишь-купишь, — успокоил ее начальник. — Все понятно, Нина Сергеевна? Будете за старшую, хоть вы и моложе. Но все-таки университет. Там ведь с иностранцами встречались?

С иностранцами? Ну да, конечно, — кого в университете не было и нет, в том числе и на их, экономическом факультете. Но вот что интересно: университет — такая машина (или коллектив), что там совсем забываешь, откуда ты и что ты такое вообще — из Магадана или из Киева, там ты студент МГУ — и все, именно это главное, а детали биографии не имеют значения. Поэтому и каких-то особых отношений с иностранцами там не было, а были такие, как с родной Машей или не менее родным Изей. Поэтому и опыта отношений с иностранцами (именно как с иностранцами) у Нины Сергеевны нет никакого, но это ведь не в Америку ехать и не в Африку, а к друзьям-товарищам, так что обойдется, должно быть.

Гораздо сильнее пугало другое — эти самые профессиональные интересы: начнутся экскурсии по передовым хозяйствам, встречи и семинары, и все это, конечно, очень интересно, однако наверняка неприменимо совершенно в их специфических северных условиях, а потом ведь лето все-таки — благословенный климат, фрукты, венгерское море Балатон… Ну как тут по каким-нибудь полям и фермам таскаться?

Напоследок собрались втроем — Нина, Алла Константиновна и Софьюшка в квартире на Портовой — прощальный ужин (к романсу Вертинского отношения не имеет). Алла Константиновна приготовила фирменный рыбный пирог — треска пополам с палтусом. Софьюшка (ах пьяница! сопьется она еще в отдельной квартире) принесла бутылку болгарского вина «Монастырская изба» («А венгерского, извини, нету, все выпили. Только «Рислинг», но он ужасно кислый. У них, наверное, что-нибудь и послаще будет»). Ах, как все хорошо — как в старые добрые времена, когда, скажем, провожали Нину в университет (раз и два) или встречали ее же после окончания.

Нелепая мысль пришла Нине в голову: Виктора не хватает, хорошо бы, если б он сейчас пришел. Но откуда? Он и думать о них обо всех забыл. Да его и в те, самые лучшие времена никогда здесь не было — вспомни, девушка, как стояла у замочной скважины, а потом и вовсе на лестницу высовывалась, хотя знала, уверена была, что нет его там, но все-таки жалкую надежду лелеяла — а вдруг! Только это когда было и какой с той девчонки спрос! А сейчас думать об этом не то что глупо — просто смешно.