Свобода в широких пределах, или Современная амазонка - Александр Бирюков

— Но ведь строили! — завозражал, угадав, о чем она думает, архитектор С. — Только война кончилась, — представляете, что было, — а в Москве стали строить высотные здания. МГУ, новое здание, это вы знаете, приняло студентов уже в пятьдесят четвертом году, через девять лет после конца войны! А это, вы тоже знаете, громадное и по нынешним меркам сооружение. И все остальные здания — Министерство иностранных дел на Смоленской площади, административное здание у Красных ворот, гостиницы «Украина» и «Ленинград», жилые дома на площади Восстания и Котельнической набережной — они ведь все в то же время, чуть раньше или чуть позже, были закончены. А тоже будь здоров домики!

Конечно-конечно, все это очень интересно, но, кажется, звонить маме не придется — не будет она здесь задерживаться. Хотя Алик Пронькин и строит ей из-за плеча архитектора С. веселые рожи, но… Не тот случай, да? Она-то это лучше понимает. И в том сне С. вроде с неба не падал, в тот ряд не становился — качался над залом на какой-то трапеции почему-то. А что эта трапеция означает? Ничего, наверное. Или: высокий полет души, возвышенность помыслов… Может быть, но она-то здесь при чем? Ни при чем, точно. Ему скучно типовые коробки привязывать, и он придумал себе игрушку на всю жизнь — проект новой столицы. Вот пусть и играет. Или все-таки падал?

— А как она будет называться? — спросила Нина.

— Кто?

— Ну столица ваша.

— Не знаю. Ничего не придумывается. Но, наверное, нужно как-то с Сибирью связывать: Сибирск, Тайга… Но, я вижу, вам это не очень интересно.

— Отчего же? — соврала Нина. — А что специалисты говорят?

— Да в общем-то, ничего. В принципе все сводится к тому, что затея эта преждевременная, а может, и вовсе несбыточная.

— Но вы так не считаете?

— И да, и нет.

Тихий городской сумасшедший. Вежливый, доброжелательный, а там, в тире, своих врагов одного за другим неоднократно расстреливает — мысленно, конечно. А она-то думала, что он ее распростертой фигурой любуется. Да ему, наверное, ненависть все застит, весь мир, а не только какие-то там ножки. Так что пусть Пронькин успокоится и перестанет подмигивать. Какое дело амазонке до воздушных замков и их строителей? Это ведь из совсем другой оперы.

Но ведь падал же он тогда с колосников! Сейчас она это точно вспомнила.

Она уже уходила, заглянула напоследок, в пальто, в пустую комнату, удивилась, сразу не увидав его, скользнула взглядом по занятным, но не более того, картинкам на стенах и только тут увидела хозяина, замершего у окна: вцепился в подоконник обеими руками и дрожит… А это он плачет, оказывается. Смешно?

Еще смешнее, что она, только догадавшись, что он плачет (так и поверила сразу — а вдруг бы он хохотал в этот момент по неизвестной причине?), так же молча, как и одевалась, сняла пальто, пересекла комнату и пристроилась щекой к его вздрагивающей спине. Ну не дура ли? И это она — стремительная и безжалостная амазонка, столько их, ничтожных и жалких, истоптавшая своими стальными шпильками, стольких выбросившая под тяжелые колеса — и вот разжалобилась. Но, выходит, она никогда в жизни, то есть на самом деле, не видела, как они плачут. А они тоже плачут, оказывается.

— Мам, — сказала она, обвернув трубку концом косынки, чтобы было слышно похуже, — я из автомата у овощного звоню. Софьюшке что-то неважно, я у нее останусь. Нет, «скорую» пока не надо. Утром прибегу пораньше. Ну, целую. Спокойной!

Наверное, и погода была виновата — она с нервами бог знает что разуделывает. А интересно, вспомнит ли архитектор С. о ней, когда его проекты начнут воплощаться?

Еще одна древняя категория — одноклассники. За столько промчавшихся после школы лет их в Магадане почти не осталось. А еще говорят — второе поколение, золотой фонд! Ни один ведь, кроме Нины, после окончания института не вернулся — все где-то устроились, женились, замуж вышли… Только Катька Пылаева, двоечница-просветительница, бессменную вахту у прилавка винного отдела в центральном гастрономе несет, как ни придешь, она там околачивается — рот до ушей, настроение превосходное… Интересно, чему она радуется? Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю..? (тоже Пушкин, между прочим). Или в слабоумие впала, благо умом никогда особенно не отличалась? Но держится гордо, ни разу денег не попросила, только: «Привет, Нин! Как дела? Как производственные успехи? Какая у тебя шапочка хорошенькая!» Да, хорошенькая, ты бы ее сейчас за червонец спустила.

Есть еще Славка Поползнев, он то ли в «Кванте», то ли на передающей радиотехником работает, толкается по вечерам в книжном магазине. С этим тоже: «Привет» — «Привет», больше говорить не о чем. Будет тема, когда телевизор сломается, но пока все в порядке.

И это — все и вся. Остальное — Предприятие. Именно этим словом Нина называла свою работу — не конторой, как многие, не управой, как отдельные остряки, а вот так, строго и безжалостно, — Предприятие, то есть учреждение, где нет тебе ни шуточек, ни расхлябанности, ни разгильдяйства, а есть дело: пришла, поступила, вошла в договорные отношения — изволь работать, что бы вокруг тебя ни происходило. И еще один, давнишний, смысл имелся у этого замечательного слова. Предприятие — это твое намерение, действие, то, что ты предприняла, может — и авантюра какая-нибудь, но результат твоего свободного волеизъявления — предприятие. Чудесное слово!

Предприятие. Отрасль. Пятьдесят совхозов довольно пестрого профиля. Ну оленеводческие — это понятно, но сверх того животноводческие (молочного направления), овощеводческие, звероводство, птицеводство… А над всем этим еще и экстрема. Плюс обыкновенное российское разгильдяйство, когда никто ничего делать не хочет — только зарплату получать, великое множество иждивенцев, каждый из которых только и норовит урвать, а работу с него не спрашивай. Но мы в эти социальные дебри забираться не будем, хватит с нас и того, что удается кое-что регулировать с помощью экономических рычагов, об остальном пусть думают академики и первые руководители, а если каждый старший инженер будет строить свою модель экономических отношений при социализме, то любое предприятие станет неуправляемым.

Труднее всего было преодолеть первое неприятие, что ли, этакую взрослую, кондовую, от земли снисходительность: а вы, барышня, поди думаете, что булки на ветках растут, а сколько титек у коровы — и подавно не знаете, ехайте, пожалуйста, в «Эльген» (или «Сеймчан»), посмотрите, мы от вас, конечно, ничего не ждали, ни на что не рассчитывали, но вы хоть посмотрите на живую корову, а то и не видели никогда… И невдомек такому уверенному в себе практику, что ей, молодому специалисту (тогда — молодому) Н. С. Дергачевой, вовсе не требуется знать, сколько этих самых титек или еще чего у коровы, что корова, олень или норка может оставаться для нее абсолютной абстракцией, — тем чище и выше будут ее экономические построения. А конкретные претензии к экономической службе есть? Так-то.

Но приходилось и в первый, и во второй год ездить в командировки по области, смотреть хозяйства, вникать в технологию — все равно что математику делать табуретки, а потом на их ножках доказывать, что дважды два — четыре, а это ведь и на листе бумаги доказать можно было, если кто сомневается.

На третий год появилась вакансия — зам. завотделом, и тот самый Лакербай, здоровенный дагестанец с двадцатипятилетним стажем работы в оленеводстве, который как замначальника управления немилосердно гонял ее по командировкам, теперь начал говорить на всех производственных и профсоюзных перекрестках, что нужно смело выдвигать свою собственную (магаданскую), получившую столичное образование молодежь, что в этом залог, гарантия и необходимость… Еще через полгода Нину утвердили в этой должности. Это был несомненный успех, но до отдельного кабинета с полированным гарнитуром (равно как и до индивидуального гнездышка — однокомнатной квартиры) было еще далеко. Укажем эту должность в настоящей анкете.

Антропологические данные — рост, вес, объем здесь, здесь и здесь — в полной норме. Зубы залечены в первый же год после возвращения — Алла Константиновна настояла («Или мне тебя как маленькую за ручку вести?»). Бег по утрам в любую погоду, и черт бы побрал эту дурацкую моду на собак и любвеобильных собачников, которые в тот же час выкатываются на прогулку со всем своим разнокалиберным зверьем. Того и гляди загрызут!

Психологические данные (введем и такую графу, благо пока бежишь — голова свободная, можно думать о чем угодно). Возьмем из их числа — любовь к профессии. Должен ли (и может ли) человек любить свою профессию? Кажется — да, конечно, обязательно, как же без такой любви! А теперь представьте себе следователя, который любит свою профессию. Что выйдет из такой любви? Горы дел, бесконечный ряд обвинений. Любящий свое дело хирург будет резать направо и налево, надо не надо, только потому, что любит. А оленевод, если наделить его такой абстрактной любовью, умрет от голода, любуясь своим прекрасным стадом. А шофер… Но хватит, наверное, примеров, и так ясно, что любовь разрушает дело, которым человек занимается, она лишнее здесь чувство. Четкий уверенный профессионализм, понимание и умение — да, но любовь, страсть — ни в коем случае. Любить можно людей (мать, мужчину, детей), места (Магадан, Москву, Париж), но даже по отношению к вещам (книгам, например) это чувство уже теряет смысл. Что значит — я люблю стихи Ахматовой? Ничего, пустой звук, потому что тут какие-то совершенно другие отношения, но не будем сейчас о них, потому что начали — о профессии.